Он покачал головой.
— Это оказалось… невероятно. На пленке не было и следа игры, которую я помнил. Вместо этого я видел плоское, безжизненное, любительское исполнение, ужасное в сравнении с игрой остальных. Я не мог поверить своим глазам, просмотрел запись снова. То же самое. Тогда я понял, почему она никогда не ходила на пробы для рекламы или кинофильмов. Это не… проявлялось на пленке. Она могла обмануть людей, но не камеры.
После этого я вернулся в квартиру, рассказал ей о своем открытии. Это были не мои догадки, не теория, тогда я уже знал. Понимаете, знал.
Тэйлор замолчал и заглянул в пустой бокал. Я подумал, что, наверное, совершил большую ошибку, отправившись с ним в бар, потому что он наверняка был параноиком и явно мог впасть в буйство, несмотря на свои заверения в обратном.
— И что… — Вместо «что» у меня получилось «што», но я выдавил свой вопрос, пока он махал официанту — тот поднял бровь, но принес еще выпивки. — И что она ответила? Что вы ей сказали?
— Она… подтвердила это. Сказала, что я прав. «В каком-то смысле», — сказала она. В каком-то смысле.
— Ну… — Я потряс головой, чтобы мысли прояснились. — А может, она имела в виду то, что просто изучала вас? Но это далеко не то же самое, что красть эмоции, верно?
— Нет. Она украла их.
— Это глупо. Глупо. У вас же остались чувства.
— Нет. Я хотел… когда я во всем убедился, я хотел убить ее. Та улыбка, которой она улыбалась мне, как будто я был бессилен что-либо вернуть, как будто она запланировала это в тот момент, когда увидела меня, — вот что вызвало у меня желание убить ее. — Он взглянул на меня своими пустыми глазами. — Но я не сделал этого. Не смог. Не смог достаточно разозлиться для этого.
Он вздохнул.
— Она уехала от меня. Но меня это не расстроило. Я был рад. Настолько, насколько мог чувствовать радость после того, что она сделала. Я не знаю, как она это сделала. Думаю, она научилась этому от кого-то. И не знаю, смогу ли я их когда-либо вернуть. О нет, не отнять у нее. У нее — никогда. Нет, сам. Построить их в себе каким-то образом. Эмоции. Чувства. Может быть, однажды и смогу.
Он протянул руку и прикоснулся к моей ладони — пальцы его, как ни странно, были горячими.
— Я многого не знаю. Но я знаю одно. Она сделает это снова, найдет кого-то другого, вас, если вы ей позволите. Я видел, как вы смотрели на нее сегодня. — Я отдернул руку, задев свой бокал. Он поймал его, прежде чем бурбон пролился, поставил ровно. — Не надо, — предупредил он. — Нельзя иметь с ней ничего общего.
— Это чушь, — запинаясь, произнес я. — Смешно. У вас же еще… остались эмоции.
— Может быть. Может быть, несколько. Но это только внешне. Внутри меня — пустота. — Он наклонил голову. — Вы мне не верите.
— Н-нет. — Это была правда, тогда я не верил.
— Жаль, что вы не знали меня раньше.
Внезапно я вспомнил слова Кевина на пробе, его рассказ о том, каким забавным и разговорчивым становился Гай Тэйлор после нескольких бокалов. Протестующий желудок напомнил мне о том, сколько мы поглотили меньше чем за час, и протестующий мозг напомнил мне о Шейле — о пьяной, совершенно пьяной Бланш Дюбуа, которую я сегодня видел.
— Вы выпили… — пролепетал я, — сколько вы выпили?
Он пожал плечами.
— Но… вы… совсем не похожи на…
— Да. Вы правы, — сказал он ясным, твердым, трезвым голосом. — Вы правы.
Он скрестил руки, положил их на стол, опустил голову и заплакал. Рыдания были громкими, долгими, сотрясали все его тело.
Он плакал.
— Вот! — воскликнул я и, шатаясь, поднялся на ноги. — Вот видите? Видите? Вы плачете, вы плачете! Видите?
Он поднял голову и взглянул на меня, все еще рыдая — рыдая без единой слезинки на лице.
Когда мне позвонили и предложили роль Митча, я согласился. У меня даже не возникало мысли отказаться. Шейлу Ремарк взяли, как предсказывали Кевин, Гай Тэйлор и я, на роль Бланш Дюбуа, и она тепло улыбнулась мне, когда я пришел на студию на первое чтение, как будто с радостью вспомнила нашу пробу. Я был доволен, но вел себя сначала несколько отчужденно, не желая, чтобы остальные поняли или даже заподозрили, что я собираюсь сделать.
Я думал, что будет трудно остаться с ней наедине, но это оказалось не так. Она уже выбрала меня, я знал это, она наблюдала за мной во время репетиций, подходила ко мне поболтать в перерывах. К концу дня она знала, где я живу, что я холост, что у меня нет девушки, что я придерживаюсь традиционной ориентации и что я восемь лет брался за все подряд, чтобы получить такую роль. Она сказала, что живет всего в квартале от меня (это была ложь, как я выяснил позднее), и после репетиции предложила взять такси пополам. Я согласился, и мы вышли на Западной 72-й, рядом с парком.
Было темно и холодно, и я заметил, что она дрожит в своей пуховой куртке. Я тоже дрожал, потому что мы наконец остались наедине, скрытые от окружающих за деревьями; прохожих не было видно, лишь такси, автобусы и машины проносились мимо.
Я обернулся к ней, и улыбка исчезла с моих губ.
— Я знаю, что ты сделала, — сказал я. — Я говорил с Гаем Тэйлором. Он рассказал мне все. И предупредил меня.
Выражение ее лица не изменилось. Она продолжала улыбаться своей легкой улыбкой и смотреть на меня своими влажными глазами.
— Он сказал… что ты начнешь охоту на меня. Сказал держаться от тебя подальше. Но я не могу. Мне нужно знать, правда ли это — все, что он говорил.
Ее улыбка погасла, она опустила взгляд на грязный, покрытый льдом тротуар и кивнула; я заметил в уголках ее глаз печальные морщинки. Я протянул к ней руки и сделал то, что собирался сделать, сказал то, что собирался сказать с того момента, как оставил Гая Тэйлора, плакавшего без слез за столиком у Чарли.
— Научи меня, — сказал я, взяв ее за руку нежно, как я умел это делать. — Я не представляю опасности для тебя, нам не придется соперничать из-за ролей. На самом деле я могу понадобиться тебе, тебе нужен мужчина, равный тебе на сцене. Потому что таких нет. Ты можешь брать у меня то, что тебе нужно, если научишь меня тому, как потом это вернуть. Прошу тебя. Научи меня.
Когда она подняла голову, я увидел, что лицо ее залито слезами. Я осушил их поцелуями, не зная, чьи это слезы, но мне было все равно.
Пер. О. Ратниковой
РОБЕРТ УЭСТОЛ Последний день мисс Доринды Молино
Роберт Уэстол — популярный детский писатель, дважды удостоенный медали Карнеги. Уэстол родился в городе Тайнмут, графство Нортумберленд, и вспоминал о своем детстве следующее: «Когда я был маленьким, покойный дед гневно взирал на меня с фотографии на стене, и мама очень жалела, что мы с ним не успели познакомиться… Однажды я нашел в ящике комода какой-то маленький камешек и играл с ним, пока тетя не сказала, что это камень из желчного пузыря, убивший деда. После такого я начинаю думать, что мне самой судьбой было предназначено писать истории о привидениях…»
Среди произведений Уэстола рассказы «Прорыв тьмы» («Break of Dark») о бомбардировщике с привидениями, кружащем над Берлином; «Чаз Макджил и привидение» («The Haunting of Chas McGill») о борьбе кошек с таинственным злом, «Призраки и путешествия» («Ghosts and Journeys») о призраках туалета («сделал дело, гуляй смело»), «Рейчел и ангел» («Rachel and the Angel») о падшем ангеле, не менее опасном, чем атомная ракета, сбившаяся с курса, а также «Звонок» («The Call») о телефонных самаритянах. «Я старался там, где это возможно, избегать домов с привидениями», — признавался автор.
О своем кумире, М. Р. Джеймсе, писатель отзывался так: «Благодаря экономичности своих изобразительных средств он может извлечь больше хоррора из старого одеяла, чем Стивен Кинг из целого города». В представленном ниже произведении Уэстол, по примеру классика пользуясь туманными намеками, умело нагнетает напряжение.