— Давайте, Мольке, по существу.
— Донесение Лозы от 20 октября 1942 года. Цитирую: «Вчера вечером Ференц Дербиро поссорился с Ласло Деаком. Вот запись их разговора: „Дербиро: „Я бы на твоем месте задушил такого братишечку. А ты еще его защищаешь? Так вот знай: это он меня провалил“. Присутствовавший при их ссоре Бела Моргош заметил: „Лаци, все же знают, что твой младший брат — полицейский шпик“. На это Ласло Деак возразил: «Может быть, оно в самом деле так выглядит. Только однажды вы все удивитесь…“
Мольке положил листок с донесением в папку, хотел что-то добавить от себя, но полковник Герман махнул рукой и посмотрел на Шимонфи.
— Ну что скажете, господин капитан?
Шимонфи ответил не задумываясь:
— Это донесение ровным счетом ничего не доказывает. Ласло Деак защищал своего брата, и только. На одном незначительном случае построить какую-то следственную версию было бы величайшей смелостью и тем более считать Габора Деака русским агентом Ландыш.
— Но мы делаем выводы совсем не на основе этого случая. Читайте дальше, Мольке.
Майор достал из папки другой листок.
— Донесение 4/5 от 27 августа 1944 года из Москвы. То есть документ двухмесячной давности. «Ференц Дербиро получил указание нелегально проникнуть в Будапешт. Его явка в столице будет находиться на квартире моего агента Лозы. Считаю необходимым доложить, что вербовку Лозы мы держали в тайне, так что даже его друзья не знают, что он мой агент с 1942 года. Дербиро прибудет на квартиру Лозы с паролем: „Будапешт“. На явочной квартире он должен встретиться с другим коммунистом, также направленным в Венгрию из Москвы. Помимо этого, Дербиро рассказал агенту 4/5, что в свое время неправильно судил о Габоре Деаке».
— Это, по-вашему, тоже не подозрительно, господин капитан?
Шимонфи помедлил с ответом.
— Подозрительно, господин полковник. Но, может быть, Дербиро и его дружки просто хотят скомпрометировать Габора Деака в наших глазах?
— Возможно, но только в том случае, если бы они знали, что 4/5 наш человек, — сказал полковник Герман. — К счастью, они этого не знают. Скажите, Шимонфи, когда прапорщик Деак попал в следственную группу контрразведки?
— Десятого сентября 1944 года. Весной он по шведскому паспорту возвратился из Женевы. Мы зачислили его в негласный состав. А в прошлом месяце я получил приказ господина начальника генштаба призвать его на службу.
Мадяри подал знак, что собирается задать вопрос.
— Вы не могли бы сказать, где в настоящее время находится тогдашний начальник генерального штаба?
— Его местонахождение мне неизвестно.
— Тогда я помогу вам. Он бежал и скрывается под видом монаха.
— Этого я не знал, — Шимонфи унижала атмосфера такого «совещания». Среди этих четверых, рассевшихся вокруг, он вдруг почувствовал себя подозреваемым, на допросе. Он даже пожалел, что спорил с ними. Но нет же, нет! — протестовало в нем чувство дружбы, которое он питал к Деаку. Надо бороться за правду до тех пор, пока это будет возможно, ведь здесь речь идет уже не только о Деаке, а о гораздо большем, может быть, о будущем страны. Шимонфи хотел высказаться, но его остановил голос Мадяри:
— Вы не видите или не хотите видеть взаимосвязи всего происшедшего, господин капитан! Хорти и его прихвостни пытались найти способ выйти из войны, заключив сепаратный мир. Укрывали английских офицеров прямо в регентском дворце. Установили радиосвязь с базами англосаксов в Италии. Полиция объявляет государственный розыск руководителей «Венгерского фронта», а Хорти и его приспешники ведут с этими людьми переговоры. Конечно же, вам не показалось странным, Шимонфи, почему это отдал такое удивительное распоряжение начальник генерального штаба: призвать на службу в разведку Габора Деака. Правильно, Шимонфи, ведь 10 сентября доверенный человек Хорти уже вел переговоры в Москве. Цель вашего дорогого адмирала Хорти в ток и состояла, чтобы с помощью своих приверженцев захватить в городе и стране ключевые позиции.
— Прошу прощения, — вмешался Мольке, — все это верно. Кроме одного. Деака призвали по моей просьбе.
Мадяри с любопытством, даже удивлением, посмотрел на немецкого майора.
— Мне хотелось, — продолжал Мольке, — чтобы Деак постоянно был у меня на виду. — И, улыбнувшись, добавил: — Так мне легче контролировать все его действия. И я был прав. 25 сентября радиоперехватчики засекли неизвестный передатчик с позывными Ландыша. Запеленговать рацию им не удалось, потому что радист постоянно менял и волны и место.
Полковник Герман достал сигару, закурил.
— Значит, мы имеем дело с хорошо подготовленным агентом, — сказал он и, повернувшись к Шимонфи, добавил: — Этот ваш Деак прошел подготовку радиста, не правда ли?
— Да, господин полковник.
Переждав, пока они окончат обмен репликами, Мольке продолжал доклад. Голос его был исполнен самодовольства, жесты — величественности.
— 28 сентября наш разведчик 4/5 передал из Москвы следующее сообщение…
Для большего впечатления Мольке сделал непродолжительную паузу.
— Ландыш, — продолжал майор, — советский разведчик. Он сидит здесь, в Будапеште, скорее всего пристроился в каком-то из наших разведывательных органов. 6 октября нашему агенту стало известно, что Ландыш установил связь с коммунистической группой некоего Ореха. Агенту назвали только связника, остальных членов группы он не знает. Равно как и они его. Пароль группы: «Аллаху акбар». Отзыв: «Ия керим».
— Господин полковник, обвинение тяжкое и на первый взгляд кажется вполне убедительным… Но я не могу поверить, чтобы Габор Деак стал изменником родины.
Мадяри грубо загоготал. Затем с неожиданным для его грузного тела проворством вскочил на ноги.
— Вы сумасшедший, господин капитан! Бела Миклош Далноки, брат самого Хорти, не был коммунистом, а все же стакнулся с красными. — Он медленно приблизился к Шимонфи, снизил голос и с презрением спросил: — Вы могли представить себе, что ваш шурин, полковник Берецкий, военный атташе нашего посольства в Стокгольме, однажды станет изменником родины?
Шимонфи весь содрогнулся, словно его вдруг ударили в спину ножом. Отказ шурина служить Салаши был самым уязвимым местом в его биографии, и Шимонфи не любил, когда ему лишний раз об этом напоминали.
— Шурина я презираю. И никогда не прощу ему предательства. Но отвечать за его поступки не собираюсь.
Полковник Герман понимающе кивнул головой.
— Лейтенант Таубе!
Таубе вскочил и с готовностью верного служаки повернулся в сторону полковника.
— Что вам удалось заметить интересного в поведении господина Деака?
— Только то, господин полковник, о чем я вам регулярно докладываю. Прапорщик Деак не любит нилашистов. Ведет богемный образ жизни, весел, и не поймешь, когда он шутит и когда говорит серьезно. Свободное время проводит у своей невесты, иногда ходит в ресторан «Семь князей». А если настроение очень хорошее, даже играет на рояле. Больше всего церковную музыку.
— Благодарю, — сказал Герман и повернулся к Шимонфи.
— Ну что, господин капитан? Вы все еще продолжаете настаивать на своем освобождении от должности или поможете нам изловить агента по кличке Ландыш?
Шимонфи смущенно смотрел в пространство перед собой. Обвинения против Габора были действительно тяжелые. Заподозрить Деака вполне логично, только разве Габор мог обмануть и его? Но если это все же так, тогда он, Шимонфи, не имеет права жить дальше. Надо узнать правду, чистую правду. И если Габор в самом деле обманул его, Шимонфи знает, что предписывает честь и долг офицера.
— Прошу располагать мною, господин полковник, — сказал он негромко.
— Очень хорошо, господин капитан. Иного ответа я и не ожидал от вас. Выполняйте указания майора Мольке. А сейчас идите и соберите группу. А вы, — повернулся он к Мадяри, — объявите офицерам следственной группы решение вождя нации.
Они остались вдвоем — полковник Герман и майор Мольке. Майор ожидал несколько мгновений: может быть, полковник скажет ему хоть несколько слов признательности, — мол, браво, майор, в вас я не ошибся. Но тщетно он ожидал. Герман рассматривал инкрустацию на крышке письменного стола и молчал. Пауза явно затягивалась, и Мольке не знал, чем ее объяснить. Стараясь скрыть свое смущение, заговорил первым, изображая непринужденность: