— А мне по-твоему не больно? — ору, как потерпевший, — я тебе верил. Думал, ты надежная, верная. И что в итоге? Предетельница!
В этот момент она сверкает в мою сторону яростным злым взглядом и, как-то умудрившись, вырваться из моих рук, отвеивает мне пощечину. Звонкую, хлесткую, злую.
Я в оторопи смотрю на эту женщину и не узнаю. Это не моя Марина! Моя Марина тихая, спокойная, никогда не мешается под ногами, всегда всем довольна и счастлива.
Жена тем временем натягивает сапоги, хватает свою куртку и выскакивает на лестничную площадку.
— Ну и вали к черту, потаскуха! — ору ей вслед.
С такой силой захлопываю за ней дверь, что по всей квартире жалобно звенят стекла.
Сука. Сука. Сука!
Меня просто выворачивает наизнанку. Бью кулаком по стене. Один раз, второй третий. Бью, не обращая внимание на боль, на то, что на костяшках выступает кровь. От злости аж тошнит.
Не понимая, что делаю несусь в нашу комнату, как разъяренный бизон замираю на пороге, бешенным взглядом водя по сторонам. Здесь везде она. Все пропитано ее мерзким запахом! Швыряю на пол все эти чертовы фотографии, на которых я как дебил улыбаюсь рядом с этой сукой. Топчу их ногами, с упоением слушая как звенят стекла и трещит дерево рамок.
Мне кажется этого мало. Хватаю пестрые бумажки и рву их, получая просто звериное удовлетворение. Потом очередь доходит до вещей. Я распахиваю Маринин шкаф и вываливаю оттуда ее одежду, рву швыряю, рычу от ярости.
Как же я ее ненавижу!
Спустя полчаса дом похож на руины, словно по нему прошелся смертельный ураган, разламывая на осколки привычную устоявшуюся жизнь. Только легче мне не становится.
В груди по-прежнему клокочет и каждый вздох с болью, с сипом, доставляя мучение.
Пусть катится! Катится к чертовой бабушке и больше никогда не появляется в моей жизни! Я себе и лучше найду! Красивее. Моложе. Интереснее в сто тысяч раз, а она пускай валит в свою хрущевку, под бок к мамаше. Там ее и место. Пусть возвращается в ту помойку, из которой я ее когда-то забрал!
Я хватаю телефон и звоню Юльке.
Она отвечает не сразу. Говняется! Строит из себя обиженную. И когда я уже почти совсем озверел в трубке раздается прохладное:
— Я же сказала, не звони мне, Ковалев!
— Ты дома? — мне все равно, что она там питюкает.
— Да, но…
— Жди. Сейчас приеду!
— Сереж, — она что-то там еще удивленно мычит, но я уже не слушаю.
Выбегаю из разгромленной квартиры так, словно за мной черти гонятся.
Глава 3
А дальше началась новая жизнь. Такая охрененная, что я только удивлялся, зачем столько времени потратил впустую. На какой-то брак, с какой-то белобрысой идиоткой. Ведь можно каждый день новую. Наслаждаться разнообразием, новыми телами, прикосновениями, новыми эмоциями, которых теперь через край. Девки сами льнут, как кошки, стоит только поманить кредиткой. Мне не жалко. Я делаю красивые подарки, вожу по лучшим ресторанам в центре города. Мне теперь не надо скрываться. Я теперь никому ничем не обязан, и могу жить в сое удовольствие, так как того достоин.
Я нанял клининговую компанию, чтобы они вывезли из моего дома весь хлам из прошлого и отмыли квартиру так, чтобы духу бывшей жены там не осталось, ни единого волоса.
В новой жизни нет места старому барахлу. Это все в прошлом.
После Юли была чернобровая Вика. Худая как палка, но такая гибкая, что ноги за голову могла себе заправлять. Я с ней такое вытворял, что и рассказать стыдно. Каждую ночь вытравлял из себя воспоминания, стирая из памяти бывшую жену.
Потом Ленка с шикарными губами и не менее шикарными сиськами. С ней мы укатили на неделю в Доминикану и занимались сексом прямо на побережье, на белом песке, под шум океана.
Потом Катя, потом Оля, потом еще одна Юля, потом близняшки Даша и Маша, потом кто-то еще. Я уже даже имен не запоминал. Воспринимал, очередную девку, как суповой набор — кожа, кости, пара полезных и весьма приятных отверстий.
Вроде все на месте, а чего-то не хватает.
И я никак не мог понять, чего именно. Почему вся эта свобода, которой вначале я просто не мог надышаться, которую пил жадными глотками, теперь вызывает какое-то глухое раздражение.
Находится дома стало просто невыносимо. Он словно умер. В нем все было по-прежнему и вместе с тем не было ничего. Ни теплоты, ни смеха, ни аромата блинчиков по утрам.
Да кому на хрен нужны эти блинчики? Вон в любом магазине навалом такого добра, хоть с мясом, хоть с икрой.
Но хотелось именно тех. Домашних.
В какой-то момент, весной, когда на деревьях уже набухали сочные почки, во мне все переклинило. Я отбросил в сторону это показное веселье, стремление быть в центре, залихватскую удаль, и пригорюнился.