— Но теперь-то они есть! — спросил я.
— Есть, слава богу, — кивнул Зиновьев. — Есть!
Он достал баночку с мутной жидкостью из кармана халата.
— Тут главное — действовать быстро, пока алкалоид не испарился. Видите ли, растительные алкалоиды, которые разные умные люди выделяют, соответственно, из растений, являются органическими веществами. И они растворяются в воде. В отличие от тканей человеческого тела. Мы, дорогой Владимир Алексеевич, не растворимы ни в воде, ни в спирте, и это очень хорошо, иначе многие из нас уже давным-давно бы растворились. — Он хохотнул и поболтал жидкостью в баночке. — Так что я взял ткани желудка, хорошенько размельчил их и смешал со спиртом, в который добавил синильную кислоту. Подкисленный спирт соединился с остатками алкалоида и стек при фильтровании. Так я проделал несколько раз, пока не получил жидкость, свободную от частиц желудка.
— Ну, — сказал я, указав на баночку, — она не выглядит чистой.
Зиновьев уставился на нее, а потом спрятал в карман.
— Это остатки первоначальной взвеси, — сообщил он, — отложены про запас, если потребуется контрольный анализ.
Из другого кармана он достал небольшую пробирку, заткнутую хорошо притертой пробкой:
— Вот. Пойдем обратно в кабинет.
Он накинул простыню на лицо покойника и повел меня к себе. Там, усевшись за стол, Павел Семенович подтянул к себе микроскоп, достал из упаковки лабораторное стекло и пипеткой перенес на него каплю из пробирки. Поместив стекло под трубу микроскопа, он зажег настольную лампу.
— Идите сюда, Владимир Алексеевич, взгляните!
Я подошел и уставился одним глазом в окуляр микроскопа.
— Что вы видите?
— Ничего.
— Подкрутите колесико настройки, может, у вас зрение не очень?
— Пока не жалуюсь, — проворчал я, но колесико покрутил. Правда, ни к чему новому это не привело, о чем я и сообщил доктору Зиновьеву.
— А теперь смотрите! — театральным голосом провозгласил доктор. — Я уже провел необходимые опыты с разнообразными реактивами. И сейчас просто капну нужный.
Он взял с края стола небольшой темного стекла пузырек, открыл его, вооружился новой, стерильной пипеткой и капнул на лабораторное стекло.
— Это концентрированная азотная кислота. Смотрите теперь!
Я опять приложился к окуляру.
— Покраснело!
Жидкость под микроскопом действительно стала красной, с переходами в оранжевый цвет.
— Вуаля! — кивнул Зиновьев. — Что и требовалось доказать. Теперь берем таблицы цветовых реакций… Ну. Мы их не будем брать, потому что я это уже проделал. И смотрим, кто дает реакцию покраснения при воздействии азотной кислотой?
— Кто?
— Морфин!
— Морфин… — задумался я. — Доктор, а может, покойный был простым морфинистом? И ваша реакция подтвердила только наличие морфия, который он мог принимать из-за зависимости?
— Нет, мой друг, — покачал головой доктор. — Судя по реакции, у него в организме не менее восьмушки золотника морфина, или полграмма, а это — смертельная доза. Прибавьте к этому то, что я рассказывал вам про трупные пятна и венозное полнокровие в сочетании с другими факторами, и — никаких сомнений — острое отравление морфином. Даже если он был морфинистом, то умер не от своей обычной дозы, а от смертельного количества этой отравы.
— Вот как?
— Предлагаю все же продолжить обсуждение за чаем. Вы не против? — спросил доктор.
Чаю мне уже совсем не хотелось — особенно после демонстрации отфильтрованной жидкости, но отказывать было неудобно, и я кивнул. Доктор подошел к двери и закричал:
— Люба! Люба!
Сначала я не понял, кого он зовет, но потом вдруг осознал, что служитель небольшого роста — женщина.
— А где же ваш помощник Байсаров? — спросил я. — Помнится, он был парнем здоровым, а теперь вместо него?..
— А теперь вот! — с улыбкой произнес Зиновьев, отходя от двери.