Я широко улыбаюсь и говорю:
— Здравствуйте, Галина Марковна!
И уверенно перешагиваю через порог.
Мы сидим за обеденным столом в белой кружевной юбке. Она слегка желтовата, как нечищеные поутру зубы. Сколько бы ее не жевал барабан стиральной машины, она все равно пахнет вытянутой из шкафа затхлостью.
— Будьте добры, Галина Марковна, передайте зелень.
Она сидит напротив нас, переводя полный ужаса взгляд то со Светы, то на меня. Надетое по случаю платье, точно чувствуя ее настроение, немного скомкалось, и пожухло, как кожура банана. Ее дочь даже ничего не заметила, а вот от меня не укрылась и самая малая черточка. И прелестный тоненький язычок шрама нал правой бровью, напомнивший мне Настю, и родинка над левой губой. Почему–то, если родинка вскочила выше губы, то это сочетается с шармом, каким–то французским кокетством. Она делает лицо, особенно если оно обрамлено очками, женственным и эротичным. Но стоит мушке образовать выпуклость на подбородке, то она сразу обретает черты уродства, добавляет лицу сходства с грустной маской мима.
— Галина Марковна, — повторяю я извиняющимся тоном, — будьте добры, передайте зелень.
— Держи… Антон, тебя ведь так зовут?
Она случайно правильно называет мое настоящее имя. Света всплескивает руками, будто ее мама только что перепутала Кристину Агилеру с Бритни Спирс — самый смертный грех в среде её подружек.
— Ма–а–ам, — тянет она так противно, что мне хочется вставить ей в пасть трубу, чтобы эти одухотворенные звуки не пропали зазря, — ну я же тебе сто раз говорила… Слава.
Женщина начала брать себя в руки. Верно, она думает, что ей показалось, что этот обходительный молодой человек похож на того сумасшедшего с улицы, который докапывался до нее о том, как пройти на небо. Что за чушь, не может же быть такого, что ее дочь привела в дом полоумного? В нее вливались силы и энергия, я почти видел это, если бы смог сосредоточиться на ее ауре. К сожалению, мне скоро придется выпить этот бокал выдержанного, скоро уже бы превратившегося в уксус, вина.
Когда женщина взяла в руки блюдечко с зеленью я, как бы невзначай подмечаю:
— Красивая сегодня погода. А небо какое…
На слове «небо» я блаженно зажмурился, как кот при виде сметаны. Я с наслаждением увидел, как дрогнула в ее руке чашечка и уже прежним тоном, приняв плошку, поблагодарил бедолажку:
— Премного благодарен, Галина Марковна.
И когда она, успокоившись, решила, что это было простое, ничего не несущее за собой замечание, я незаметно подмигиваю ей, будто, это не я здесь со своим эгом устроился заговорщиком, а она плетет какие–то разгаданные мной козни. Я подмигиваю ей еще раз и, сделав вид, что зеваю, страстно шевелю языком, как порнографическая змейка.
— Простите? — растеряно спрашивает она у меня, оторопела, глядя на мои движения, невидимые Светой.
— Что? — мигом вклинивается ее дочь, — что, мааам?
Я принимаю вид агнца божья и удивленно вопрошаю:
— Что такое, Галина Марковна?
Никому из живущих не хочется показаться дураком и ради этого он пойдет на любую глупость. Женщина растеряно ответила:
— Ничего, видимо мне показалось. Что–то я сегодня неважно себя чувствую.
Мой нелюбимый Светик устало спросил:
— Ну что такое, мама? Я тебя познакомить хотела со Славой, а ты…
Я озабочено, как будто мне это действительно важно, машу руками, точно паук, свивший сети над белой паутиной скатерти. Вспоминаю оставшегося дома Пашку добрым словом.
— Нет–нет! Настя, принеси стакан воды с кухни, пожалуйста. У твоей мамы видимо болит голова. Я ходил на курсы первой помощи, это поможет.
Влюбленная протестующе хотела что–то сказать, но я легонько поднажал на ее сознание, допустив в глаза холода и пристально сфокусировав взгляд на ее левом зрачке. После этого женщины выполняют все, что я им скажу.
— Хорошо, сейчас.
Ей не хотелось подниматься из–за стола, оставляя в одиночестве мой пах и коленку, к которым она тайно от матери, ловя от этого наслаждение, прикасалась. Ее похоть даже осторожно пыталась расстегнуть мне ширинку.
Лишь только мы остались одни, я ободряюще сказал этой женщине, далеко не слабой, просто взятой мною с нахрапа:
— Ничего. Я просто так зевнул, простите меня. Есть неприятная такая привычка.
Она растеряна, а я знаю что делать. В ее голове опрокинутая колода карт, а в моей разложенный пасьянс. У нее просто не было шансов. Я, аккомпанируя себе вилкой, чтобы больше походить на сумасшедшего, наклоняясь к ней, быстрым шепотом произношу небольшой монолог: