Я встретился с Верой на следующий день, прежде отправив Насте сообщение о нашей встрече. И упомянул лес в том же контексте, что и тогда в кровати. Извинился, сославшись на трудное детство. И поклялся, что сегодня все будет по–другому. И выключил телефон, чтобы женское смятение, неминуемо перерождающееся в любопытство, сделало все за меня.
Прежде, чем мы с Верочкой на следующий день скрылись в лесу, я почувствовал на своем затылке взгляд Её горящих глаз. Мне не нужно было оборачиваться и даже в глубокомысленном хмыканье не было потребности. Я знал, что на нас с ненавистью смотрит одураченная Настя. Что она подумала в этот момент, зная о моих сексуальных пристрастия и видя то, как я скрываюсь в лесу с какой–то непонятной, но явно необычной девушкой?
— Какая хорошая погода, — радостно поделился я с Верой своими наблюдениями, — все улеглось, как ветер в поле.
— Да, — согласилась она, — у меня есть термос и пирог. Можно будет поесть.
— Ты такая стройная, хотя мама постоянно делает пироги. В чем секрет? Ты находишь парней, которым все это можно скормить?
Вера засмеялась, опрокинув назад покрытую платком голову.
— Ну что ты. Я вообще не понимаю, почему с тобой пошла гулять. Точно заколдованная. Я никогда с другими молодыми людьми так не гуляла. Ты какой–то…
— Я что, такой скучный?
— Нет, но… это как–то необычно. Не обижайся, но я как будто себя не контролирую. Будто это ты заставляешь поступать меня так, как мне хочется. Прости, я говорю путано, но может, ты поймешь.
Еще бы, я очень сильно ее понимал.
Люблю когда небо утоплено по плечи в соснах. Дорические атланты, подпирающие свод. Правда, кое–где синь напоминала синяк, который небесной выси поставил еще утром ветреный забияка. Как альпинисты, на небо карабкались тучки.
— Знаешь, я люблю гулять по лесу и думать о Боге.
Это ложь: я люблю гулять по лесу и думать только о себе, да о природе. Хоть человек и вышел из леса, но всеми силами старается убить своего родителя. Идти в лес нужно без злобы, без желания причинить вред. Там, где люди ведут себя по хамски, лес умирает. Деревья вырастают в нем кривые, как зубы без брекетов. Трава желтеет и напоминает волосы больного чесоткой. Я иногда собираю выброшенный в бору мусор, но это капля в море, по сравнению с тем, сколько цивилизации человек принесет сюда. А в леших уже давно никто не верит, поэтому они и не могут защищать свой лес.
Вера прекрасна настолько, что нельзя различить ее тело, все изящно и совсем не фанатично скрыто одеждой. Это как торжество юбки над джинсами: первая дразнит, приоткрывая, а синяя ткань облицовывает тело так, что раз взглянешь, и больше не хочется.
Мы собирали грибы, вымазались соком из крохотных бусинок черники, и весело болтали около часа, блуждая по самой опушке, когда, наконец, долго и протяжно не каркнул ворон, и я понял — пора углубляться дальше в бор. Отдаляясь от хоженых троп, нам все чаще протягивал колючие ветви–руки кустарник, а сосновые исполины закрывали небо и превозносили прохладу.
— А мы не заблудимся?
Деревья с поклоном расступились, и мы вышли на густой парик из зеленой травы. Она была так насыщена цветом, что мне пришло на ум такое сравнение. Я огляделся: сплошное безлюдье. Никто не помешает нашему пикнику на обочине.
— Вот мы и пришли. Давай устроимся в центре, там есть природная скамеечка. Из дерна.
— Хорошо, — она улыбнулась, — ты здесь уже бывал?
— И не раз. Я иногда прихожу сюда спать, прямо на траву. Заряжаешься, — я чуть было не сказал «силой земли», что на православную девочку произвело бы не самое лучшее впечатление, — ты устраивайся пока, а я схожу… ну…
— По божьим делам? — засмеялась она.
Не понимая, какая может быть связь между божьим и моим делом, я ответил:
— Да, по тем самым. Не скучай.
Я вошел в ломкий кустарник, поглотивший меня в зелени, но вовсе не для того, чтобы облегчить мочевой пузырь. Я заворожено смотрел, как Вера приближается к центру этой лесной лысины.
Достигнув цели, девушка пораженно остановилась и то, что она увидела, и правда, могло произвести впечатление на любую. В центре поляны горела промасленная шестиконечная пентаграмма. В лучах горящей звезды были воткнуты те самые свечи, купленные мной в день знакомства с Вероникой и которые, якобы, были приобретены мною для Сочельника. В сердцевине пентаграммы был воздвигнут короткий шест с повешенным на него коровьим черепом, взятым с близкой от бора скотобойни. Коровий жир, пропитавший свастичный символ, тоже был куплен там.