Еще одно прожитое лето, и что я вложил в него? Остается слушать Ночных Грузчиков, чтобы испить всю депрессию этого мира. Все плохо — нечего и пытаться. Я настолько смирился с этим принципом, что начал ненавидеть всякого, кто ему не соответствовал.
Поэтому однажды, уже ближе к листопадам, я увидел в городе Бориса, чудно наряженного в свой непонятный костюм с оберегами. Мое эго, нуждающееся в спонсоре, хотело, было, его окликнуть, но позже передумало. Шаман, согбенный и сосредоточенный, шагал вперед. Я незаметно пошел за другом, который держал в руках огромную и явно тяжелую, холщевую сумку, а за мной тут же, семеня и подпрыгивая, увязалась ворона. Я понимал, что шаман знает, что я за его спиной, но то, что он не оглянулся, говорило мне, что Боря занят чем–то куда как более важным. И, прежде чем шаман зашел за звякающие железные вороты собачьего приюта, я понял кое–что очень важное и моя злоба, выгрызающая нутро, попыталась вырвать мой кадык. Меня осенило от осознания простой мысли: Боре нужна была водка для того, чтоб выменивать на нее у сторожей скотобойни, откуда мы взяли для нашего ритуала череп, кости и остатки мяса. После он относил их в собачий приют.
Так он расплачивался за потерянного пса, в будке которого спал летом. Духи отняли у него четвероного друга, а он, используя приобретенные возможности, пытался помочь таким же несчастным зверушкам. Вот зачем ему был нужен яд! Главное качество шамана — это хитрость. Он знал обо мне больше, чем я мог догадаться. Обхитрил, бестия!
Я не стал дожидаться его возвращения и, окинув взглядом решетчатые вольеры, поспешил убраться прочь. Всякая искусственная несвобода напоминала мне об ужасах любви. Ворона исчезла черной точкой в небесах. Будто кто–то ткнул гелиевой ручкой в небо.
Часто заряжали дожди. Я ждал, когда они расстреляют меня холодной дробью, но они били серой влагой. Ливень был похож на тонкий, пропущенный через дуршлаг, насморк.
Как–то, рассматривая поднятый с земли умерший лист и находя в нем иссушенные вены наркомана, я почувствовал Настю. Противоположная сторона улицы скрадывала ее от меня, но и через поток машин чувствовалось, что она счастлива. Я видел ее сытую ауру без всякой гнили и червоточины. Цвет ночного неба, разукрашенного фиолетовым фломастером. За руку ее держал какой–то высокий человек, с зачехленным фаллосом гитары за спиной.
Мне просто нужна была хоть одна грубая фрейдистская ассоциация, чтобы остановить кровотечение, возникшее внутри легких, селезенки и печени. Зажмурив глаза, я медленно побрел через улицу, заставив себя сосредоточиться не на Насте, а на дорожном потоке. В голову неожиданно вломился образ Светы. Я видел ее с неделю назад, когда тщетно искал родственную душу, но нашел ее парней. Света курила и хохотала, опершись окороками о какую–то потасканную машину. Ее обнимали сразу два парня, на двоих ее как раз бы и хватило. Овощ, вернувшийся на грядку. Теплица с ней.
Я шел через проезжую часть и, отдавшись во власть неведомой силы, остановив внутренний диалог и всякое восприятие с миром, беспрепятственно перешел улицу в неположенном месте. Не загудел ни один клаксон.
Теперь я отчетливо видел ее, Настину, осеннюю, немного грустную со спины фигурку, с нахлобученной на нее фиолетовой дымкой. И следующий рядом прямоугольный спичечный коробок. Вокруг них кружился кусок целлофана и парочка, вместо того, чтобы сгнить под ним, весело смеялась и уворачивалась от этой прозрачной собачонки с ручками.
Я зло пошел следом за ними и мои шершавые каблуки с хрустом ломали нежные кленовые листочки, вскрикивающие в самый последний миг живо и протяжно, точно подстреленная птица. Редкие прохожие, похожие на размытые серые кляксы, исчезали из поля моего зрения прежде, чем я успевал их проклясть. Даже небо повернулось ко мне задом и прыснуло жидким поносом.
А они шли, ничуть не стесняясь холодной мороси, и я даже увидел ее язык, который сам не раз ласкал, игриво ловящий падающий капли. Запахнувшись в банальный черный плащ, необходимый для того, чтобы всякого идиота сделать произведением искусства, я, вскипая, шел за ними.
Чертовски обидно, когда никто не обращает внимания на твою внутреннюю боль. Чтобы это заметили, приходиться совершать дурацкие поступки. А пара шла, не обращая на меня ровно никакого внимания. И это жутко бесило меня. До колик, до сжатых в хруст кулаков. Как бы я не хорохорился, как не понимал простые истины самоконтроля, но такие люди как я, слабые, в чеховском футляре, ломаются, как спичка, когда к ним относятся свысока.