В завершение он сыграл Walking the Dog Гершвина и, уменьшив стопку партитур на несколько сантиметров, остановился. Пальцы ныли, дыхание сбивалось, как будто он два часа звонил в соборный колокол. Артемисия открыла глаза, только когда он встал. Зеленые молнии ударили в Джослина.
Но это были молнии сожаления, благодарности, блаженства.
– Недурно, – только и буркнула она.
Дверь открылась. На пороге стояла миссис Мерл, прижав руку к судорожно вздымающейся груди.
– Это вы… музыкант?
Голос как будто прокрутили в стиральной машине.
– Ты не забыла постучать, Селеста? – прошипела ее сестра.
Джослин нутром чуял, что не в этом истинная причина ее раздражения. Миссис Мерл вошла – и улетучилось волшебство.
– Ну что ты, конечно, я стучала. Уже пять минут стучу. Вы не слышали. Юный виртуоз добивается невероятной силы звука, не правда ли, Артемисия?
Пальцы Селесты Мерл лихорадочно, но методично перебирали верхние пуговки на платье. Ни одна их не избежала.
– Артемисия… Ты же знаешь, что я всегда говорила: в хороших домах обязательно должно играть пианино…
– В этот дом допускаются только женщины! – огрызнулась Артемисия.
– Ни одна из них на пианино не играет, – не сдавалась миссис Мерл. – А в каждом хорошем доме обязательно должно играть пианино.
– Вот заладила.
– Послушай, у меня есть идея… Что, если предложить молодому человеку нашу студию в подвале? Туда можно войти с улицы. С девушками он, можно сказать, пересекаться не будет.
Сердце Джослина отчаянно заколотилось. Мамин суп был первым шагом, неужели музыкальными упражнениями он заслужит отпущение грехов от этого двинутого дуэта?
– И навлечь на себя неприятности с полицейским участком 87-го округа за аморальное поведение?
– Неприятностей не будет, – горячо заверила миссис Мерл. – Это я беру на себя.
Несколько мгновений они словно играли в гляделки.
– Это приличный юноша.
– Месяц, – процедила сквозь зубы Артемисия, намотав на палец хвост Мэй Уэст. – Тридцать дней испытательного срока.
Миссис Мерл поспешно ухватила Джослина за плечо.
– Отлично. Идемте, Джо.
Артемисия подняла руку всё тем же генеральским жестом, останавливая наполеоновское войско.
– А в покер вы там у себя играете?
Вопрос второстепенный – на первый взгляд. Джослин сразу смекнул, как он важен… и какие за ним кроются ловушки. Не раздумывая, он солгал:
– Очень даже часто. С моим кузеном Вивианом, – мысленно умоляя себя не покраснеть.
Под ресницами Минни Маус заиграла садистская радость.
– Ваша кузина Вивиана? – переспросила она по-французски.
– Не Вивиана – Вивиан. Кузен, а не кузина.
– Что за чудаки эти французы, надо же додуматься награждать своих мальчиков именами девочек.
И она расхохоталась. Даже на лестнице, за закрытой дверью еще был слышен ее богатырский смех.
– Вот и славно, – заключила миссис Мерл. – Немного пианино и… гм, покер по разумной цене. Я завтра же приведу в порядок подвал.
Он не посмел спросить, собираются ли его замуровать в погребе или сбагрить в гараж. У него целый месяц, будет время найти, куда перебраться.
Преспокойно совершив свой маленький домашний путч, Селеста Мерл сделала ему знак следовать за ней и привела в комнату, очевидно, служившую дополнительной гостиной, на том же этаже.
Там стояла собачья корзинка, и лежала в ней, вполне предсказуемо, собака. Когда они вошли, песик открыл левый глаз, поднял соответствующее ухо и снова уснул.
– Наша комната отдыха, – сказала миссис Мерл, церемонно указав на стул. – Какая чудесная музыкальная гостиная здесь получится, не правда ли?
Широкое французское окно выходило на кирпичную террасу, вентиляционные трубы прятались под зарослями плюща. Он разглядел желтые, как подсолнухи, шезлонги, бутылочку лосьона на полу. Девушки, должно быть, загорали здесь в купальниках…
Джослин помотал головой, сосредоточив все свои мысли на миссис Мерл.
– Теперь я должна познакомить вас с правилами нашего маленького сообщества.
Она подчеркнула (жирно) революционный характер присутствия мужчины в «Джибуле» – вполне ли он это понимает? Он смиренно кивал. Она сообщила ему также, что мистер Чу из прачечной на Кэнал-стрит забирает белье по четвергам, что стоит это в среднем доллар двадцать пять центов, но за эту цену мистер Чу вернет его в следующий четверг выглаженным и сложенным.
– Вы, наверно, любите, чтобы ваши рубашки были накрахмалены, не правда ли?
Ей это казалось настолько очевидным, что он поостерегся упомянуть единственную на его памяти особу, любившую крахмал: свою двоюродную бабушку Симону, чьи твердые, как меренги, жабо царапали подбородок, когда приходилось с ней целоваться. Родные прозвали ее Марией Медичи.