Но как начать? Я пытаюсь вдохновить себя самыми разными ухищрениями, пробую писать, как Гоголь, стоя, потом привязываю себя к креслу, как Бальзак. Нет, не идет.
В порыве раздражения я ладонью отбрасываю со лба мешающую прядь и чувствую короткий тонкий укол. Ну надо же — вырвал волос. Так и есть, вот он, застрял в ремешке часов.
Я вскакиваю и бегу в переднюю, к зеркалу. Смотрюсь в фас, в профиль. Да, заметно поредела моя шевелюра.
Я возвращаюсь к столу. Но писать не могу. Вырванный волос наводит на грустные размышления о быстротекущем времени, о вечном.
Дребезжит телефон. Я знаю, это звонит мой старый друг Саша.
Сашке не повезло — его фамилия Пушкин и он вынужден подписывать свои, в общем-то, неплохие стихи псевдонимом Ал. Пушкарев. Саша хороший человек и не беспокоит меня в первой половине дня, когда, как ему известно, я работаю. Но он знает, после трех я свободен.
— Мне необходимо тебя видеть, — говорит Саша, — есть важный разговор.
Я знаю, о чем. Я вел с ним этот важный разговор вчера, позавчера, позапозавчера и буду вести его сегодня, завтра и послезавтра. У Сашки неприятности с женой, и каждый день он спрашивает моего совета — разводиться ему или нет.
Он предлагает выпить пива, и я, как всегда, не могу ему отказать.
Мы договариваемся встретиться в пять. У меня еще полтора часа времени. Можно бы успеть накропать пару страничек. Но…
Новый телефонный звонок окончательно рассеивает мои сомнения. Это Витька, еще один старый приятель, завотделом в газете. Я говорю ему, что встречаюсь с Сашкой, и предлагаю тоже подъехать. Но Витька — человек занятой.
— Завидую тебе, — говорю я. — А вот я никак не могу за дело взяться. Самое трудное — начать. Правда, есть одна темка… Как раз для вашей газеты.
— Нашей газете позарез нужно серьезное выступление… — начинает он.
— Я об этом давно мечтаю… — подхватываю я.
— …о проблемах футбола, — заканчивает он.
— Футбола… — мямлю я.
— Да ты не сомневайся, напечатаем, сразу, тридцатого гонорар получишь, — заверяет он.
Как ни странно, очереди в пивбар нет. Я устраиваюсь за столиком в углу зала и достаю сигареты.
Немного опоздавший Сашка имеет вид удрученный. Он молча кивает мне и садится напротив.
Я неторопливо затягиваюсь и стряхиваю пепел в пепельницу. Наверное, совсем недавно она была новой и блестела, своей чистотой наводя на мысль о вреде курения. Сколько народу уже сидело за этим столиком… И каждый оставлял в пепельнице несколько замусоленных окурков. Взять и написать историю этой пепельницы. А что, говорил же Чехов, что хочет написать такой рассказ.
Словно угадав мои мысли, Сашка мечтательно произносит:
— Эх, сочинить бы что-нибудь гонорарное.
— Мне звонил Витька… — говорю я.
— А-а-а, я уже пишу для них, — кивает Сашка, — о сборе грибов. Это очень важно. Ведь некоторые еще до сих пор не научились правильно собирать грибы, рвут с корнем, разрушают грибницу. Ты даже не представляешь, как это важно.
Я хочу рассказать Сашке о косолапой лошади, которую видел утром, но он внезапно мрачнеет и говорит:
— Я, наверно, буду разводиться.
— Опять поругались? — спрашиваю я.
— Ты понимаешь, — говорит Сашка, — шел вчера домой, думал, помирюсь, хорошо все будет. Сперва все вроде нормально. Теще капусту рубить помог, а потом вышел в коридор и упал. Заснул. И утром со мной опять никто не разговаривает.
— Что же дальше? — спрашиваю я.
— Из дома ушел, — сокрушенно признается он. — Не вернусь больше. Ты мне переночевать разрешишь?
— О чем речь… — обижаюсь я.
Мне хочется сказать ему что-то доброе, хорошее.
— Послушай, — говорю я, — вдруг я буду редактором журнала, я тебя буду печатать с колес.
Сашка благодарно стискивает мой локоть. Я знаю, что редактором меня никогда не сделают, но нужно подбодрить Сашку.
— Старик, — растроганно хмурится он, — а если я стану редактором, я тебя буду печатать. Идет?
Я киваю. А вдруг Сашку действительно сделают редактором? Вот уж тогда заживем!
Мы сидим и молчим. А официант похож на Блока, и от пива веет свежестью моря.
— Ты знаешь, Сашка, — говорю я, — что-то мне не пишется. Время идет, а я целыми днями вот как сегодня…
— Брось, — говорит Сашка, — знаешь, как сказал Ренуар? Больше всего работаешь, когда ничего не делаешь. Хорошо, верно?
Я киваю, а Сашка вдруг поднимается.