На работе я вкалывала до седьмого пота, потому что не могла позволить себе потерять ее. И в это время еще как-то обуздывала мои фантазии и мечтания, зато уж потом, дома, отрывалась по полной программе. Какое-то время тратила все заработанные деньги на восточный антураж для одной из моих комнат. Купила кимоно с драконом. Курилось благовоние, а я сидела по-турецки и читала сборник китайской поэзии до тех пор, пока у меня не затекали ноги. В конце концов я с этим покончила. Не помню почему. Хотя нет, помню. Из-за Романа. В моих мыслях он начинается с большой буквы "Р". Я думала, что все это так замечательно, но потом пришла эта смешная маленькая женщина, которая как только меня ни обзывала, и потребовала, чтобы я оставила ее мужа в покое. Когда я увидела его в следующий раз, он уже был совершенно другим человеком. До этого выглядел великолепно, а тут вдруг внезапно стал просто потешным мужичонкой. Все оказалось пшиком. Такое случается, когда слишком много мечтаешь. Как говорила Уилма, ты не видишь вещи такими, какие они есть на самом деле.
Роман был единственным мужчиной в моей жизни до моего замужества, потому что никто, будучи в здравом рассудке, не стал бы принимать в расчет того соседского парня по имени Бичер и тот день, когда у него дома никого не оказалось. Это было лишь то, чем постоянно занимаются дети.
В Пола я втюрилась по уши. Все девчонки за ним бегали, а достался он мне. Мы в женской комнате говорили о том, до чего он похож на Рэндольфа Скотта. Сейчас мне это кажется смешным. Всего пару недель назад какая-то женщина снова мне это сказала. А я почти уже об этом и забыла. Мне так не кажется. Он похож на Пола Докерти, и только. Никто, будучи в здравом рассудке, не скажет, что он похож на кого-то еще.
В общем, мы поженились, переехали в Нью-Йорк, и я считала себя счастливой. Правда, Уилма говорила, что это я только так считала, и доказательство тому то, что продолжала мечтать о всяких глупостях. Она мне объяснила: будь я по-настоящему счастлива, то была бы удовлетворена тем, что имею, и не стала бы воображать себя кем-то еще. Так или иначе, Пол посмеивался надо мной. Больше уже не посмеивается. Например, гуляли мы где-нибудь, и я воображала, что мы богатые американцы с Юга, сбежали в Нью-Йорк от революции, потом говорила что-нибудь с акцентом, а он смеялся. Иногда Пол даже пытался играть в мои игры, но обязательно все портил. Это потому, что ему все время нужно оставаться важной шишкой.
Когда он нашел себе работу получше, я думала, что это означает лишь жить чуть получше и откладывать немного больше, потому что он всегда откладывал. Но потом ко мне стала благоволить Уилма. Поначалу мне с трудом в это верилось. Что она во мне нашла? Такая женщина! Но, предоставленная самой себе, не знающая, чем себя занять, поскольку Пол целыми днями работал, я стала часто с нею видеться. Уилма разговаривала со мной. Никогда не забуду некоторых вещей, которые она мне говорила.
— Вряд ли Пол хочет, чтобы ты самовыразилась, Мэвис. Он, похоже, придерживается викторианских представлений о женщинах. Но ты — яркая натура и не должна удовлетворяться ролью сателлита при муже, постоянно вращаясь вокруг него.
Это звучало очень разумно. Пол держал меня взаперти. Вот я и начала самовыражаться. И мы постепенно стали приближаться к достойному уровню жизни.
— Твоя фигура — убийственное оружие, Мэвис. Тебе нужно ее использовать, демонстрировать должным образом, хорошенько за ней ухаживать, пользоваться ею как оружием, и наступательным и оборонительным.
И верно, благодаря этому стало легче добиваться от Пола, чтобы он покупал те чудесные вещи, которые мне хотелось заполучить. Это была куда лучшая игра, чем разные там выдумки.
— Надеюсь, ты не будешь против, дорогая, если я как следует поработаю над тобой? Я хочу подправить твой выговор и модуляции твоего голоса. А также твою походку, манеру садиться и вставать из кресла. А еще я собираюсь познакомить тебя с первоклассными косметологами.
Я не возражала. Это не уязвляло меня. Девушка должна себя совершенствовать, а я была вроде как слепа к самой себе. И тут же увидела, что меня можно во многом усовершенствовать.
— Мэвис, дорогая, многие твои представления ужасно провинциальны. В тебе есть задатки чего-то большего, нежели недалекая, скучная домохозяйка. Твой инстинкт не подвел тебя в том, что касается детей. Они конечно же стали бы последней ловушкой. Но у тебя все еще остается отношение к супружеской неверности в духе мыльной оперы. Дорогая, это не трагедия. Это развлечение. Конечно, некоторые люди, вроде бедняжки Рэнди, слишком уж болезненно на это реагируют. Мне хотелось бы, чтобы ты проявила более континентальный подход. Господи, ведь к этому времени брак твой наверняка уже отцвел. Любовник придал бы тебе уверенности в себе. Заставил бы тебя ощутить себя более живой.
Я вроде как соглашалась с ней, но это немножко меня пугало. Казалось, роман на стороне все сильно усложнит. А потом, все это делается как-то по-тихому, а я так часто виделась с Уилмой — всякий раз, когда могла, всякий раз, когда она не была занята, — что у меня просто не оставалось времени на то, чтобы все это устроить. Вокруг вертелось достаточно мужчин, которым я нравилась, но я была о них не слишком высокого мнения. Поэтому решила, что не смогу отнестись к этому с таким же холодным равнодушием, как она. Возможно, в данном вопросе мы немножечко различались. Это просто должно было случиться, и я собиралась позволить этому случиться, когда наступит подходящий момент, потому что, как она говорила, кому же хочется быть провинциальной и недалекой?
Пол делался мрачным, устраивал мне громкие сцены из-за того, что мы ходили к ней в гости. Он — просто серость. Ему не нравятся все эти интересные личности — писатели, поэты, музыканты, которые обитают в реальном, живом мире, а не сидят взаперти, в унылой конторе в Джерси. Он даже никогда не мог заинтересоваться чем-нибудь, что не имело непосредственного отношения к его работе. К примеру, когда эти люди приносили на вечеринки к Уилме барабаны, те, по которым надо бить ладонями, а мы танцевали, он вел себя так, будто наблюдал за чем-то отвратительным. Как говорила Уилма, у него менталитет типичного ротарианца[4].
Ну что же, в конце концов это случилось, но совсем не так, как я себе представляла. Это было ужасно и ни на что не похоже. Уилма по телефону сказала мне, что будет дома. Я поехала к ней на квартиру, поднялась наверх, дверь открыл Гил и объявил, что она уехала до конца дня. Но сообщил уже после того, как я зашла внутрь. Прежде он мне не нравился. Когда я несколько раз с ним танцевала, он всегда смотрел на меня так, будто я какая-то грязная. Но, сдается мне, он на всех так смотрит. Уилма говорит, он известный художник. Гил полез ко мне целоваться, и, наверное, я, не подумав, повела себя по-провинциальному. Потом он остановился, и я получила время на то, чтобы вспомнить, о чем мне толковала Уилма. Тогда я сказала, что Уилме это не понравилось бы, а он мне заявил: если я считаю, что Уилме это не понравилось бы или что ей есть до этого хоть какое-то дело, то я не слишком хорошо ее знаю. Гил отвел меня в спальню, и я снова стала провинциальной, а он показал мне, что я ему наскучила. Я не могла себе представить, чтобы Уилма нагоняла на кого-то скуку. Поэтому снова попыталась стать континентальной, и тогда все случилось. Правда, это не походило на любовь. На то, как мужчина и женщина любят друг друга. Это походило на то, как ведут себя люди, когда они злятся друг на друга.
Я убедила себя, что приобретаю какой-то светский опыт. Гил ужасно сильный. Он сделал мне больно. Потом я оделась, а он зевнул и велел мне идти домой — он, видите ли, собирался вздремнуть. И закрыл глаза. Я стояла и смотрела на него, а потом ушла. На следующее утро Уилма предложила мне зайти. Я должна была рассказать ей об этом. Она втирала себе в лицо какой-то новый крем. Просто втирала и втирала его, едва заметно улыбаясь. Я сказала ей, что очень сожалею.
4
Ротарианец — член клуба «Ротари», бизнесмен, деловой человек, благонамеренный обыватель, буржуа.