В свое время подвыпивший психоаналитик рассказал мне на вечеринке, на чем все построено у Джуди. Он сказал:
— Твоя разноплановая эмоциональная жизнь, дорогая, — результат того, что ты бродишь по миру в поисках отца, которого у тебя никогда не было.
И это было достаточно верно, чтобы подвести меня к осознанию самой себя. Достаточно верно, чтобы меня остудить.
Так что именно Полу Докерти я излила мою душу. Я слишком много трепалась. Было уже поздно. Мне стало стыдно, так что я встала и начала кривляться, изображая своего Детку Джона, Бостонского Мясника.
И что делает он? Хватает меня за руку, встряхивает и говорит, что я ему нравлюсь. Не знаю, как мне удалось уйти с причала, не разревевшись. Я с застывшим лицом пожелала всем спокойной ночи, проходя через большой зал, затворила дверь, аккуратно уложила себя поперек кровати и сказала — давай! Но ничего у Джуди не вышло. Никаких слез. Ну что ты будешь делать с такой девчонкой?
Нет, знаю, что я с ней сделала. Хорошенько умыла ей лицо, почистила ей зубы, одела ее в пижаму и уложила в кроватку. Я выдавила из-за себя один приглушенный, никуда не годный всхлип, а потом заснула.
Один сон был совершенно потрясный. Как говорится, знаковый. Они вытолкнули меня к камерам. К каким-то экспериментальным. Не к тем, к которым я привыкла. Никаких операторских кранов, никаких тележек «долли». Комната, по форме напоминающая внутренности улья и вся нашпигованная объективами камер. И все обращены на меня. Я попыталась произнести слова роли, и, когда их проговаривала, мне мешало эхо. Я танцевала, а никакой музыки не было. Потом, совсем внезапно, я оказалась в кабинете Делси, стояла и орала на него — мол, я никогда не была сильна в импровизациях, мне не нравится эта его новая затея, а он просто улыбался мне, выпучив глаза под этими своими толстыми линзами. И говорил мне, что все получилось в лучшем виде, что бы я ни думала. Я спросила его, что он имеет в виду. А он ответил — посмотри себе под ноги. Я опустила взгляд, и оказалось, что пол его кабинета сплошь покрыт новеньким линолеумом, как на кухне. В большую клетку. А в каждой клетке — моя фотография, голой, в цвете. Тут я внезапно осознала, что он меня надул. Они вообще не выдавали все это в эфир. Зато каждая камера захватывала один квадрат линолеума. Так что я ему теперь была ни к чему, потому что камер было достаточно, чтобы охватить весь его кабинет. От стены до стены. И он проговорил голосом, который отдавался эхом:
— Присмотрись повнимательнее. Они двигаются. Присмотрись повнимательнее. Они двигаются. Присмотрись повнимательнее...
Тут я проснулась. Солнце уже вышло, а сердце мое, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди.
Я съела сытный завтрак, искупалась, а потом занялась обычной разминкой на причале, пока остальные играли. В разгар тренировки я обнаружила, что Пол наблюдает за мной с явным одобрением. Я также заметила, что он начал пить с утра пораньше. Мэвис, казалось, нарочито его игнорировала. Она то и дело взвизгивала, хихикала и красовалась, пока Хайес учил ее кататься на водных лыжах. В купальном костюме она была очень даже ничего. Я спрашивала себя: насколько сильный скандал разгорелся между супругами Докерти, после того как за ними затворилась дверь?
Наверное, если бы Пол бросал на меня плотоядные взгляды или даже просто украдкой на меня пялился, я тут же бросила бы упражнения. Но большой увалень просто уставился на меня с такой теплотой и задумчивым одобрением, что я даже прибавила несколько упражнений, которые обычно не выполняю. Эх, Джуди Джона, старая ты эксгибиционистка!
Во время крокета я увидела, как выпитое начинает сказываться. Не то чтобы он один выставлял себя дураком. Была одна крайне неприглядная сцена, когда Уилма тюкнула Рэнди деревянным молотком. У Стива с Ноэль появилось это странное выражение глаз. Гилман Хайес поиграл мускулами, как на рекламе оздоровительных средств. А Уоллас Дорн — он все время дурак. Бедняга Пол всего лишь честно напился. И его все больше развозило.
Когда он исчез, уже не в состоянии что-либо есть, я поискала его и нашла в углу гостиной, сидящим, словно наказанный ребенок, облизывая губы и судорожно сглатывая, с не очень сфокусированным взглядом.
— А ну-ка, встали, детка, опа! — сказала я. Взяла его за руку и, потянув кверху, поставила на ноги. Он был тяжеленный. — Ну а теперь пошли. Одной толстой ножищей, потом другой.
— А где все? — проговорил Пол, еще не отойдя до конца от горячки коллективного времяпровождения.
Я провела его по коридору к их комнате и уложила на кровать. Стащила с него туфли и укрыла его одеялом.
— Очпризнателен, — пробормотал он. — Очпризнателен.
Я посмотрела на него. Вот бедняга! Попал не в свою лигу. Где ничего не разобрать. И совсем растерялся.
— Бедный старый медведь, — сказала я, импульсивно наклонилась к нему и легонько поцеловала в губы. А потом вышла и затворила за собой дверь.
Я спустилась и загорала до тех пор, пока не решила, что с меня достаточно солнца. Стив и Ноэль исчезли, уплыв на удаленный остров в одной из лодок. Это тоже было очень грустно. Все было грустно. Я вгоняла себя в депрессию. А то, что не было грустно, было гадко. Джуди Моралистка.
Я думала о старых временах, местах, куда меня в свое время забрасывало. Те ребята, конечно, были достаточно необузданными, несуразными, а в некоторых отношениях изрядными паршивцами. Тут тебе и распальцовка. И «розочка» из разбитой бутылки. Могли устроить дебош, поколотить зеркала. Соблазняли глупеньких маленьких девчонок, обалдевших от музыки. Баловались «травкой», поворовывали выпивку и занимались петтингом с женой хозяина того самого заведения, в котором мы выступали.
Но при всем при том они хоть что-то делали. Они сочиняли музыку, выводя на трубе немыслимые пассажи под частые удары большого барабана. Бог ты мой! Сизый дым, и люди, выстукивающие по столикам, и эта обезумевшая труба, бесконечно импровизирующая, поблескивая желтой медью, и полузакрытые от восторга глаза. Да, конечно, сорвиголовы, пакостники, но хоть что-то делающие. А эти люди пакостили более изощренно и при этом ничего не создавали. Они просто подзуживали друг друга палками.
Я пошла к своей комнате. Когда проходила мимо приоткрытой двери Уилмы, она проговорила:
— Джуди, дорогая.
Я пожала плечами и зашла.
— Привет, Уилма.
— Хорошо проводишь время? — Она сидела за туалетным столиком, делая что-то со своими ногтями.
— Шикарно, — ответила я.
— Пожалуйста, сядь, дорогая. Нам пора немного поговорить.
— Еще бы!
Она скользнула по мне взглядом, словно скальпелем, и снова уставилась на свои ногти.
— Я думала о тебе, Джуди. Пыталась отыскать кое-какие ответы. Понимаешь, просто из верности, мне хотелось бы иметь возможность снова задействовать тебя предстоящей осенью. Ненавижу расставаться с людьми.
Моим первым желанием было ей сказать, что я никогда не работала именно на нее. Но тут вспомнила предупреждение Уилли и просто села.
— Я размышляла над тем, что в свое время сделало тебя такой популярной, Джуди. По-моему, теперь знаю. Ты очень недурна собой, дорогая. В твоем лице есть какая-то чувственность. И у тебя приятный небольшой голосок.
— Спасибо, — проговорила я несколько мрачновато.
Уилма подошла ко мне вплотную. Наморщила лоб.
— Юмор, как я полагаю, вещь совершенно непредсказуемая? Действительно, есть что-то гротескное и, пожалуй, забавное в привлекательной девушке, которая паясничает и пытается выглядеть как можно хуже, а не как можно лучше. Когда у тебя по лицу течет что-то клейкое и все прочее. На какое-то время это очаровывает публику. Но такое не может продолжаться до бесконечности, правда?
У меня было что ответить. Ей не помешало бы узнать кое-что про попадание в ритм, расстановку акцентов, про то, как нужно улавливать настрой зрителей, когда играть сдержаннее, а когда добавлять красок. Про то, как приходится постоянно работать над шоу, чем-то его пополнять, что-то выбрасывая, выбирая самое подходящее для себя.