Ужин у госпожи Шварцхаар
Пролог
Город горел. От края до края крепостных стен полыхали пожары, гремели выстрелы штрайгеров[1], бухали кулеврены[2]. По мощённым улицам Солстара[3] грохотали кованные сапоги солдат, стучали деревянные туфли бунтовщиков, рвущихся навстречу друг другу. То на рыночной площади, то в кварталах ремесленников раздавались удары грома, сверкали вспышки молний, а где-то за академическим городком закручивал свои гибельные спирали настоящий огненный смерч. В ход шла вся доступная мятежникам магия. Квартал за кварталом город захлёстывал беспорядочный бой, да такой, что уже и не поймёшь, кто против кого сражается.
Чёрный ядовитый дым мягко стелился по улицам. Он выедал глаза, обжигая рот и лёгкие, заставлял бросать оружие и бежать без оглядки. Говорили, что кто-то из бунтовщиков догадался поджечь ёмкости с едкими алхимическими смолами. Наверное, так они хотели остановить наступающие войска, задушить их в узких улочках столицы Канзора[4] и не дать прорваться к мятежникам. Но серия ужасных взрывов в щепки разнесла часть рыночной площади и студенческого городка, уничтожив как обороняющихся, так и наступающих. Хлынувший следом дым травил всех без разбора.
Лишь квартал магов не был тронут общим безумием. Вокруг него выстроилась плотная цепь бойцов в серых латах служителей Орднуга[5], не впускавших и не выпускавших никого. Окружившие квартал скверноносцев воины ощетинились стволами и копьями. В достатке у них было и зажигательных смесей и гранат. А несколько десятков тел горожан, валявшихся на подступах к щитам служителей Чистоты[6], красноречивее любых герольдов говорили о том, что приближаться не стоит.
К вечеру городские войска и спешно сформированные отряды фольксштурма[7] загнали мятежников в районы бондарей и ремесленников по коже. Спешно возведённые баррикады методично расстреливались из небольших кулеврин и закидывались огнесмесями пополам с синей солью[8]. Едкий голубой дым расползался по улицам Кожевенного Цеха и бочкоделов, лишая защищавшихся их последнего козыря — магии.
Наступающие, прикрывшись щитами, шаг за шагом приближались к полыхающим баррикадам из телег, шкафов, снятых с петель дверей и простого мусора, — всему тому, что отделяло их от затаившихся бунтовщиков. На редкие стрелы и болты, вылетавшие из-за огненной стены, они отвечали трескучим говором штрайгеров, выплёвывающих из своих дул град пуль. Где-то солдаты и горожане из фольксштурма уже прорвались сквозь пламенеющие преграды и при поддержке нультов[9] принялись вычищать улицы и дома от мятежников. То там, то здесь возникали ожесточённые сражения, в которых люди с обеих сторон дрались отчаянно, не жалея себя.
Пленных не брали. Только тех, на кого указывали люди в чёрных плащах гехаймштадтполицай[10] или серых доспехах служителей Орднунга. И то, большинство из них приходилось вырывать из рук озверевших от крови и вседозволенности горожан фольксштурма. Всё чаще армия наводила горячие дула штрайгеров на тех, кто помогал им давить внезапно возникший мятеж в сердце Канзора. Нередкими стали стычки между мародёрами, кричавшими, что скверноносцы пожгли их дома, с отрядами лёгкой панцирной пехоты, подоспевшей к охваченному мятежом городу только вечером. Пока солдаты лишь с бранью отбивались древками копий и щитами, оттесняя от нетронутых пожаром домов кожевников и бочкарей охотников до чужого. Но было ясно, что они с радостью вздёрнут на пики своих недавних сторонников, истошно вопивших о «восстановлении справедливости во имя Чистоты».
Напряжение в объятых мятежом кварталах нарастало.
***
— Ваша светлость, разрешите?
Человек, стоящий у широкого каменного парапета, обернулся. Налетевший порыв ветра растрепал его седые волосы, взметнув полы чёрного плаща. За его спиной пламенело зарево пожара, вызванного взрывом на торговой площади. Жирные клубы дыма медленно вкручивались в небо, затянутое серыми облаками. В воздухе ощутимо пахло дождём, а в непроглядной хмари над городом изредка прокатывались громовые разряды.
— Да, — герцог Иахим фон Клюге, глава гехаймштадтполицай Канзора, внимательно посмотрел на подошедшего. Тот был худ и невысок. На вид — либо слуга в лавке, либо писчий. Светлые волосы, как и у всех канзорцев, коротко острижены, бородка и усы растрёпаны. Словом, ничем не примечательный человечек.
— Он пришёл в себя, ваша светлость. Также барон фон Гюре слёзно просил передать вам прошение о помиловании, — подошедший поклонился и протянул герцогу запечатанный конверт. Тот принял его, и, не читая, сунул в стоящую рядом топку с углями.
— Три дня, — произнёс герцог, глядя как разгорается бумага с красивой гербовой печатью, — меня не было всего три дня, и вот, что получилось. Как ты считаешь, Ганс? Мятеж, это справедливая плата за наш договор с той тварью?
— Не мне решать, ваша светлость, — смиренно ответил тот, кого назвали Гансом, — но условия соблюдены, и мятежники почти раздавлены. Судя по последним донесениям, их дожимают везде, где только можно. Армия контролирует город, пресекая грабежи и мародёрства. Магистр кожевников лично следит за тем, чтобы дома его мастеров не грабили.
Герцог кивал, слушая Ганса и разглядывая с парапета Халфтерплатц[11] то, во что превратился Солстар за последние два дня.
Ганс методично перечислял улицы, на которых всё ещё находились мятежники, сообщал направления ударов и количество задействованных сил. Доставая из кошеля, висевшего у него на поясе свиток за свитком, сообщал имена арестованных и так далее, и тому подобное. Герцог кивал, внимательно слушая его, иногда прерывал, переспрашивая или уточняя.
— В целом неплохо, — констатировал фон Клюге после окончания доклада. — Моего личного вмешательства здесь больше не требуется. Господа военные контролируют ситуацию, и к приезду канзора[12] Солстар будет полностью очищен от нелегальной скверны.
Ганс кивнул, сворачивая и пряча бумаги обратно в кошель.
— А теперь отведи меня к нему.
Ганс поклонился, и, повернувшись к его светлости спиной, поспешил к тёмному провалу портала, ведущего вглубь замка.
Они шли недолго. Несколько развилок и поворотов и вот герцог остановился у неприметной деревянной двери, запертой на замок. Пока Ганс возился с ключами, Иахим ещё раз мысленно пересмотрел протокол допроса, который курьер доставил ему уже на обратной дороге в столицу. То, что было в нём написано, вызывало тревогу. Но, так или иначе, он обязан услышать всё собственными ушами.
Дверь бесшумно отворилась. Герцог шагнул внутрь. Небольшая камера, в которой он оказался, едва освещалась светом единственной свечи. Грубые стены из каменных блоков были почти неразличимы в полутьме. Напротив двери, в двух шагах от герцога, стояла широкая скамья, на которой лежал изнеможённый человек, прикрытый тёплым плащом. Рядом со скамьёй находился деревянный стол с разбросанными по нему в беспорядке бумагой и перьями для письма.
Всё внимание герцога было приковано к человеку, что лежал на скамье. Он выглядел так, будто голодал несколько месяцев подряд. Кожа обтянула череп, глаза ввалились и под ними образовались тяжёлые лиловые мешки. Руки, лежавшие поверх плаща, больше походили на спицы — так тонки и хрупки они были на вид. А кожа на ладонях белела, словно перчатки. Странным казалось то, что жизнь всё ещё теплится в этом тщедушном теле.
При виде фон Клюге узник слабо ему улыбнулся, и попытался привстать.
— Не стоит, мой друг, — герцог тепло улыбнулся в ответ, и сел рядом, — ты и так потерял немало сил, не стоит себя так утруждать.
— Ваша светлость, — хриплый голос лежавшего был едва слышен, так что герцогу пришлось склонится над ним, — вы пришли! Никогда бы не подумал, что буду рад вас видеть, но вот как получилось…
— Да, жизнь сложная штука, Шнидке, — фон Клюге, внимательно вглядывался в узника, словно пытаясь что-то понять. — Я и твой хозяин часто враждовали, и вот к чему всё привело. Мятеж.