И потому Генералу странно, что первым говорит номер второй.
— А как же жители? — спрашивает парень.
— Как же что? — переспрашивает Генерал. Он заранее знает, что номер второй ответит с дрожью в голосе.
— Освободить все эти дома. На это время уйдет.
Генерал показывает за дверь, в ночь.
— Возьми джип и поезди вокруг. Посади за руль такого же, как ты, никчемного доходягу пехотинца.
Номер второй — так уж он устроен, что с него возьмешь — смотрит нерешительно, и тогда Генерал, сложив ладони рупором, откидывает голову назад. Хочет показать, что надо делать.
— Наружу, все наружу, где вы там ни есть! — кричит Генерал. — Выходите немедленно!
Голова все еще откинута, руки у рта, и он, подняв бровь, глядит на солдат.
— Вот так, — говорит он. — Ясно? Церемонии разводить некогда. Все, кто остался в деревне, знают, что мы здесь.
После этого им надлежит щелкнуть каблуками и идти выполнять. Номер первый уже начал было поворачиваться. Но второй медлит, теряет драгоценное время. В его голосе еще больше трепета, но и дерзости в равной мере.
— Этого хватит? — спрашивает солдат. — Круг на джипе, и все?
Генерал вглядывается в парнишку — тот, кажется, съеживается прямо на глазах. Выглядит еще более малорослым — нет, не страх перед боем уменьшает его, он не трус, а страх перед Генералом.
— Мы вторглись в суверенное государство, чтобы задать им тут перцу, — объясняет ему Генерал. — В эту самую минуту не только Иордания поднимает войска по тревоге, даже в Ираке, хоть он и далеко, военное начальство уже, думаю, хочет знать, на что мы решились. — Генерал оттягивает вниз углы рта, прикидывая, а затем явно соглашается со своей оценкой, уверенно кивает. — Не сомневайтесь: если на рассвете мы не будем сидеть дома и завтракать, то мы все, считай, убиты, все сто двадцать пять.
Солдат слушает, моргает.
— Пятьдесят домов, — говорит Генерал этому дерзкому второму. — Тебе решать, когда дело сделано и тебе с братьями по оружию пора уходить.
— Но…
Генерал взглядом заставляет его умолкнуть. Затем тянет руку к первому и быстрым движением срывает у парня с рукава свежую сержантскую нашивку. Пришито на совесть, и потому прореха остается изрядная.
Генералу живо представляется, как этот солдат сидит в выходной дома в пижаме и ест суп куббе, а тем временем бабушка любовно пришивает знак различия к гимнастерке своего мальчика-бойца. Все они, эти воины, едва повзрослели.
Генерал протягивает нашивку номеру второму.
— Теперь ты повышен в звании, как твой напарник. Помахивай этим, и тебя лучше будут слушаться. Ищи жителей, которые спрятались, пока сердце не успокоится.
— Слушаюсь, — отвечает солдат.
Первому Генерал говорит:
— Этот дом тоже взорвать. Будем уходить — чтоб тут одна пыль оставалась.
Выйдя на крыльцо, Генерал гаркает — зовет радиста. Потом возвращается с фонарем на кухню, занавеску отводит ленивым хозяйским жестом. Берет с полки стеклянный стаканчик и наливает себе кофе, густого, как оливковое масло. Еще не долил до конца, а нос уже почуял сладкий запах кардамона.
Более, чем что-либо, ему ставят в вину Кибию, и Кибию он припоминает, сидя у себя в укромном кабинете и прихлебывая чай из чашки, стоящей на египетском медном подносе, из которого Лили сделала столик.
Он высчитывает в уме: четырнадцать лет прошло после Кибии, почти ровно четырнадцать, сейчас октябрь, как тогда.
Лишь теперь, в 1967 году, после чудесной шестидневной победы, к нему снова начали относиться как к герою. Четырнадцать лет не смели. Вот сколько времени понадобилось, чтобы его пригласили обратно в свой круг.
Что там их Лазарь четверодневный, думает Генерал. Четырнадцать лет — вот воскресение.
В Кибии он стер с лица земли немалую часть деревни.
Из Кибии он вернулся, не потеряв ни одного человека.
Потом — звонок от Лавона. Никаких поздравлений от министра обороны. Никакой благодарности за успешную операцию — за самую смелую, за самую рискованную из всех, какие осуществило юное государство. В трубке он услышал только: «Что ты наделал?»
Массовое убийство, сказал Лавон. Женщины и дети. И опять: «Что ты наделал?»
Генерал находит Лили снаружи, она чистит лошадей. Кормит свою любимицу яблоками и морковью, а Генерал тем временем объясняет жене:
— Похоже… — так он начинает, — похоже, арабы прятались в домах. Женщины и дети — так говорят.