— Тратить на меня или тратить на нас? Ты о двух людях говоришь или о двух народах? В чем ты отчаялся?
— На вас, на израильтян, — сказал он, беря ее руки в свои. У него и в мыслях не было того, чего она боялась. — При Биби мы никуда не продвинемся, а власть он не потеряет никогда. Нам пора соединить силы. ФАТХ плюс ХАМАС. Забыть про Израиль и достичь собственного единства. Может быть, правильнее будет сначала отремонтировать свой собственный дом.
Просто даже при мысли об этом ей стыдно сейчас — стыдно, что облегчение было настолько глубоким. Чистейший эгоизм — цепляться за такое. Каким счастьем было услышать от своего картографа, что он по-прежнему любит ее, что веру он утратил всего-навсего в совместное будущее двух народов!
2014. Секретный объект
(пустыня Негев)
Он слишком много расхаживает по камере и слишком глубоко обгрызает ногти. Он отказывается от пищи и начал биться головой о стену — не сильно, не сильно, уверяет он охранника. На мониторах, однако, это выглядит не столь безобидно, хотя в такую жару, в это время года прикладываться башкой к шлакоблоку — какое-никакое, но охлаждение.
Охранник, думает заключенный Z, должно быть, озабочен-таки. Потому что охранник добывает для него таблетки, более сильные, более качественные, и дает ему их регулярно. Дело в том, предполагает заключенный Z, что, хотя расхаживает он теперь уже меньше, появилось другое: ему трудно стоять на ногах.
Это не его, охранника, дело, считает заключенный Z, и он все отрицает. Но охранник не дает ему покоя, твердит: «Встань тогда и покажи, как ты это можешь». И, когда заключенный Z пытается, тюремная камера начинает кружиться. Это у него новое: головокружениями он раньше не страдал.
На койке он хорошо себя чувствует. И на полу тоже. Но охранник не отстает. Заключенный Z говорит ему, что это инфекция внутреннего уха или разрыв барабанной перепонки, что он, может быть, слишком сильно один раз стукнулся о стену головой.
Охранник, к врачебному делу никакого отношения не имеющий, возражает: «А я думаю, это потому, что у тебя крыша едет».
Заключенный Z терпеть не может, когда охранник оказывается прав, но после таблетки-другой транквилизатора камера замедляется, а затем и останавливается. До туалета, так или иначе, заключенный Z обычно кое-как добирается и там подпирает себя неверной рукой, так что видеокамеры не выдают его слабость и не позволяют его мучителю получить удовлетворение.
Все чаще, однако, дело принимает такой скверный оборот, что об удовлетворении в любом случае и речи быть не может, и тогда охранник врывается в камеру.
— Дыши глубже, — говорит он, — у тебя паническая атака.
— У меня все прекрасно, — возражает ему заключенный Z, хотя видно же, что совсем не прекрасно.
В этих случаях охранник, бывает, держит заключенного Z в объятиях, иной раз покачивает его туда-сюда, если только от этого ему не становится хуже, или широкими круговыми движениями потирает заключенному Z спину.
— Поплачь, попробуй, — шепчет ему охранник. — Поплачь вместо того, чтобы. А то — другое — нереально. Погрусти, попечалься, и лучше будет.
— Пошел вон, — говорит ему, бывает, заключенный Z между вздохами. Или, постаравшись посильнее: — Пошел вон, сука сраная.
— Пойду, пойду, — обещает ему охранник все тем же умиротворяющим тоном. — Как только ты успокоишься, так я сразу и пойду вон, сука сраная. Это правильно. Это отлично. Злись. Это поможет. Злиться так же хорошо, как печалиться.
Когда заключенный Z начинает успокаиваться, когда к нему возвращается обычный цвет — или бесцветность — лица (холодная, липкая потливость, впрочем, остается), после того как худо-бедно восстанавливается обычный порядок, ни тот ни другой не поминает произошедшего между ними.
В этот раз, в последний из всех, держа мутную голову заключенного Z у себя на коленях, охранник дошел в своей реакции на происходящее до границы, дальше которой они оба не отваживались двинуться. Он задал заключенному Z, себе, видеокамерам вопрос, словно обращаясь к некой высшей, чем они оба, силе:
— Как же, ну как же так получилось?
Лицо его при этом показалось заключенному Z осмысленным, вдумчивым — это не было его обычное лицо манекена.
Лежа потом в своей камере — охранник давно уже ушел, — заключенный Z посвятил много часов тому, чтобы сформулировать ответ.
Легко было бы взвалить вину на официантку, или на Зандера, или на официанта-гугенота, или на Фарида. Но он не списывает все ни на шпионаж или контршпионаж, ни на измену стране, ни на свое участие в операции, из-за которой погибло много детей. Не к своему секретному обучению он все возводит, не к вербовке в Еврейском университете через посредство друга, который дал ему телефонный номер и сказал: «Позвони, если хочешь внести вклад особым образом».