— Экий вы капризный народ, бабы, — сказа Кашин. — Ты раздевайся и мне одежду давай. Я в портфель сложу. Всё в ажуре будет, даже не помнётся!
Против воли моей я бросал на них косые взгляды.
Была ли то проснувшаяся, своевольная похоть? Движение ожившей плоти? Или же любопытство, предчувствие какого-то странного действа, что вот-вот должно было произойти?
Не знаю. Даже сейчас не могу ответить на этот вопрос. Ведь тогда я готов был видеть лишь совокупление возбуждённого не столько женским телом, сколько властью своей над телом этим мужика и ко всему, кроме денег, равнодушной шлюхи.
Хотя видел я, что спутник мой, завлёкший меня на эту поляну, человек не вполне обычный. Или, точнее сказать, не вполне нормальный.
Так может, предчувствие… нет, я не склонен переоценивать собственную проницательность и способность к предвидению.
Да, похоже, то были лишь движения плоти. К тому же, начисто лишённой разума.
— Да тут что, костёр, что ли, жгли? Столбы как подпалены снизу…
— Ага. Пикники устраивали. Помочь тебе?
Таня, стягивая юбку, слегка покачнулась. Кашин подхватил её за локоть и, удерживая, второй рукой погладил нежно по спине.
— Кожа… нежная… тончайший бархат.
Таня засмеялась. Комплименты, как видно, говорили ей нечасто.
Рука прошла по спине, лаская кожу. Легла на талию, охватив её плотно.
И вновь плавно пошла вверх.
Щёлкнула застёжка. Юбка упала вниз, словно покров с античной статуи.
Таня нагнулась вниз (Кашин провёл руками по выступившей соблазнительно попке).
Она протянула ему снятую юбку.
Он взял, перед тем отпустив её локоть. Поднёс юбку к лицу.
— Запах… Застывший нектар…
Он приблизил ткань к ноздрям, с наслаждением втянув воздух.
Кончиком носа провёл по складкам ткани, следую всем их изгибам. Провёл щекой.
— Да ладно тебе, — слегка засмущалась Татьяна. — Она ж пыльная, наверно…
— О, нет, — возразил Кашин. — Тело женщины делает святым всё, с чем оно соприкасается. Соки женщины — святая вода, смывающая грех и нечистоты. Пыль и прах. Сор и тлен.
Его речь была не слишком ей понятна. Но она чувствовала, что говорит он что-то приятное и необычное, потому улыбалась его словам.
И даже не заметила, что юбку её он не положил в портфель, а просто отбросил в сторону.
А Кашин расстегнул рубашку, отбросил в траву строгий свой галстук с блеснувшей в солнечном луче заколкой. Прижимаясь к горячему женскому телу, ощущая живой этот жар, особенно контрастный в сыром и непрогретом воздухе укрытой тенями поляны, он возбуждался всё больше и больше. Дыхание его стало тяжёлым и глубоким, и переходило иногда в чуть слышный стон.
И похоже было на то, что и Татьяна всё больше и больше охвачена была огненной этой страстью, словно и ей передалась частичка его возбуждения.
Или это было лишь притворство с её стороны? Ведь ещё совсем недавно ей было абсолютно наплевать и на клиента своего, и на все его ласки и чувства. Она и не пыталась скрыть ни подозрений своих, ни опасений, ни усталого своего равнодушия. Но мог ли быть ли частью игры тот розовый цвет, стремительно темнеющий, переходящий в густо-красный, этот цвет возбуждённой плоти, что разливался всё больше и больше по коже её? И эта мягкость её, мягкость плавящегося на огне воска? И подрагивание пальцев, которыми гладила она ласкавшие её мужские руки?
Или тот гипноз, который ощутил я в кафе сегодняшним утром, мог не только нависать над головою тяжёлой чугунной плитой, но и лёгким, тёплым облаком окутывать податливое, нежное женское тело?
Я смотрел на них, не скрывая уже своего взгляда. Я был уверен, что они, ослеплённые этой вспыхнувшей как костёр у подножия столбы страстью, не замечают уже ничего вокруг себя (о, не вполне я был прав, не вполне!), и потому, влекомый запахом истекающей соком плоти, приблизился к ним почти вплотную.
Он продолжал ласкать её, то поглаживая спину, то проводя ладонями по плечам, то нежно целуя волосы, то кончиком языка рисуя узоры на персиковом холсте её кожи.
Одна рука его поглаживала её шею, поднялась немного вверх до её полуоткрытых губ. Он гладил губы подушечками пальцев и чуть заметные отблески сладкой женской слюны заблестели на них.
Другая рука его легла на талию. Он провёл ладонью по чёрному треугольнику её трусиков. Пальцы его забрались под узорный их край, нащупывая окружённое благовонной кожей преддверие земного рая, влажные ворота его.
Он проводил пальцами по розовым створкам ворот, приоткрывая их — и нектар оставался на них…
Нет, я не видел… Завеса ажурной ткани не снятых её трусиков скрывала движения его пальцев у райского входа. Но чёрный треугольник вершиною вниз… Стрелка, что указывала на землю, из коей сотворены мы и куда мы вернёмся…