Я говорю, что все понимаю, и в конце концов она позволяет себя обнять. Я прижимаю ее к себе крепко-крепко, снова и снова повторяя, как я перед ней виноват и как непременно все заглажу. А сам думаю: господи, что же это? Разве этого я хотел? Неужели этим все и кончится?
Дар
Несколько дней спустя от Дэмиена и Адели приходит приглашение на крестины малышки Мэдди. Я говорю Иззи, что идти необязательно, можно просто прислать подарок. Но она отвечает, что все-таки надо пойти. Что все будет нормально. И вот мы сидим на церковной скамье в Тоттеридже, где живут родители Адели.
Ровно в одиннадцать священник начинает короткую проповедь о любви, понимании и о том, как, любя друг друга, возрастать в познании. Советует Дэмиену и Адели воспитывать маленькую Мэдди в истине и добродетели, а затем просит всех приблизиться к крестильной купели. Гости встают со своих мест и окружают купель полукругом. Адель передает спящую Мэдди Дэмиену, тот — священнику, а священник просит крестных родителей выйти вперед, макает руку в купель и брызгает на головенку Мэдди водой. А потом все отправляются в паб на углу под названием «Крикетная бита». Мы с Иззи пытаемся пробраться к Дэмиену и Адели, чтобы с ними поболтать, но не удается: вокруг них сгрудилась толпа поздравляющих.
— Странно, правда? — говорит Иззи, когда мы оставляем свои попытки и встаем у стойки. — Кажется, прошло каких-то несколько дней — а все так переменилось… Похоже, чем старше мы становимся, тем быстрее летит время, — продолжает она. — Я привыкла бояться перемен; но теперь понимаю, что перемены бывают и к лучшему. Ты меняешься — значит, живешь, не стоишь на месте. Знаешь, я недавно думала о работе, о том, как любила свой журнал, когда только начинала, а теперь… теперь все это мне кажется и вполовину не таким важным, как быть с тобой.
Я беру ее за руку.
— Понимаю, о чем ты. То же чувствовал и я, когда закрылся «Громкий звук». Всю юность я мечтал о такой работе — и вдруг понял: есть в жизни кое-что поважнее.
Иззи задумчиво кивает.
— Оба мы живем в мире, где казаться — важнее, чем быть. Не сосчитать, сколько раз я покупала одежду не потому, что она мне нравилась, а только потому, что это сейчас последний писк моды, а я, как сотрудник модного журнала, должна быть на уровне.
— А сколько раз я клятвенно заверял читателей, что такая-то группа — вторые «Битлз» или «Роллинг Стоунз»! Хотя на самом деле их альбомы наводили на меня зевоту.
— Помнишь, когда мы еще просто дружили, ты вечно навязывал мне какую-то суперновейшую музыку, — говорит Иззи. — Десятками таскал мне демо-записи, будил по ночам звонками, чтобы дать послушать то-то и то-то, водил по каким-то жутким притонам, чтобы я услышала будущее рок-н-ролла.
— В то время я и сам так жил, — отвечаю я. — В каждой новой группе мне чудилась звезда, способная превзойти «Битлз». А теперь в каждой новой группе я вижу лишь компанию ребят, которые играют на гитарах и поют. В лучшем случае — неплохое пополнение для моей коллекции. Быть может, так оно и должно быть, но меня не оставляет ощущение, что я отстал от жизни.
— Понимаю, о чем ты. Я ведь тоже не вечно буду работать в «Femme». Настанет день — и, может быть, не такой уж далекий день, — когда из мира юных и красивых мне придется перейти в журнал для женщин постарше. Или в журнал об интерьерах и домашнем хозяйстве. Я вижу, как это происходит с некоторыми из моих коллег. Они по-прежнему прекрасно пишут, но их статьи становятся поверхностными: они больше не живут тем же, что и наши читатели. Понимаешь? Для читательниц «Femme» красивая жизнь — это шикарный ночной клуб, выпивка, классные парни, танцы до упаду; а нам с тобой ничего уже не надо, только ты, я, телевизор и диван. Пожалуй, еще год или два я смогу притворяться молодой: но в конце концов мне это надоест. Она отпивает из бокала.