Так и осталась незаконченной картина «Весь мир». Все эскизы к полотну, которые разочарованный художник бросал в небрежении, его мама заботливо собирала и складывала в папку. Эта картонная папочка с суровой надписью «Дело N…» до сих пор пылилась где-то на шкафу в Файтской квартире, и еще в ней хранились Артуровы волосы с первой стрижки (светло-золотистые и кудрявые локоны, совсем не то, что теперь), его детские фотографии — сжавшего кулачками деревянную решетку детской кроватки, называется «Узники контрреформации», и с погремушкой, наполовину засунутой в рот; еще какие-то мелочи — портрет Присциллы пастельными мелками, который сын подарил ей на день рождения лет в десять, и его первые школьные табели, и еще что-то, и еще… Так это все и останется теперь лежать там, на шкафу, уже никому не нужные, грустные вещи, чья-то мертвая любовь. Как грустно бывает вещам, когда их хозяин умирает. Они такие неприкаянные… как собака без хозяина. Присциллины синие туфли с квадратными носами, стоявшие в коридоре — «рабочие», самые хорошие ее туфли, в которых можно ходить только в приличные места… И куда там было Алану понять, что Арту сейчас снятся именно они, синие туфли с чуть стоптанным с внутренней стороны каблуком, да желтый халатик с маминым усталым запахом — ландышевые духи, стиральное мыло и чуть-чуть теплый пот — и потому он плачет во сне, а если бы знал, что ему смотрят в лицо — развернулся бы к стенке.
Арти, сынок, ты уж будь осторожнее, особенно на дорогах. Обещаешь?
Да, мам. Ладно. Конечно.
В Монкен электричка прибыла около часа ночи. Решено было ехать именно электричками — это безопаснее: соседей по вагону трудней запомнить, чем людей, садящихся в кабину твоего собственного автомобиля! К тому же водители, особенно дальнобойщики, страсть как любят поговорить: кто такие, да откуда едете, да с чего это вас по осени из дома понесло… И еще одна причина — для езды стопом нужно было бы разделиться на две партии, двое и один. Мало какой водитель найдет у себя в машине место для троих! А Фил ни за что бы не отпустил Артура под охраной одного только Эриха… Особенно теперь. Как, впрочем, не отпустил бы и Эриха в одиночестве.
Следующая электричка до Кристеншельда отправлялась в три часа утра. Не очень удачно, но могло быть и хуже. А пока они втроем обосновались в зале ожидания, купили в ночном буфете чая и бутербродов с горячими сосисками. Артур хотел было опять отказаться от еды, но Фил взял его за обе руки, и, сев перед мальчиком на корточки, принялся неожиданно так мягко и убедительно его упрашивать покушать, что тот моментально согласился и заставил себя слопать даже целую сосиску. Алан, глядя, как тот старательно, явно против воли жует, глядя светло-серыми глазами в пол, испытал к двенадцатилетнему мальцу что-то вроде восхищения. Он вспомнил себя, метавшегося и желавшего умереть при одном только известии о Риковой смерти… Это притом, что Алан так и не видел своего брата мертвым. Мертвым, с телом, изувеченным побоями, с закатившимися зеленовато-карими глазами… С кровью в темных волосах… Так, Ал, немедленно прекрати. Зачем ты это делаешь?.. Будь настоящим рыц., дурак, думай только о том, что ты еще должен закончить.
Ночные часы тянулись медленно. Артур вскоре уснул, ткнувшись головой Алану в колени. Вообще он, кажется, Алану доверял больше, чем мрачному Филу: вот и теперь неосознанно выбрал из двоих спутников его своей «подушкой». Алана самого безумно клонило в сон, и он то и дело начинал сонно кивать, заваливаясь вниз, лбом на спину спящего мальчика. Но всякий раз, слегка дернувшись, он успевал проснуться раньше, чем тыкался в Артура сонной головой.
Бездремотный, каменноликий Фил, похожий на статую на рыцарском надгробии, сидел прямо и читал, чуть сощурившись, книжку в бумажной обложке. Эту макулатуру он приобрел на одном из вокзалов, где они с Аланом недавно ждали у моря погоды; книжонка называлась «Современные средства самозащиты» и содержала невыносимо скучное описание газовых пистолетов, складных ножей, а так же рекомендации, как сделать хороший и совершенно «неподсудный» кастет в домашних условиях. Автор ее носил говорящее имя — Клавдий В. Асассин. Возможно, это все-таки был псевдоним.
Итак, Фил читал асассинскую книжку, Артур спал у Алана на коленях, а сам Алан сквозь сон тоскливо взирал на его русую макушку, вернее, две макушки — мягкие короткие волосы два раза образовывали закрученные вихорьки. Уши слегка торчали в стороны. Артур Кристиан. Крошка Арти.
Алан смотрел на него, на узкие плечи, слегка вздрагивавшие в такт неровному дыханию, и пытался разобраться в себе — любит он этого паренька или же ненавидит. В общем-то, любить его было пока не за что… А для ненависти — одна-единственная причина: он был жив, а Рик — нет.
Ночные часы тянутся невыносимо медленно, особенно если ты хочешь спать, а не можешь. Но всему когда-нибудь приходит конец, и Алан дожил-таки до трех часов, когда нахохленные от холода путники сели наконец в холодную, выстывшую, почти пустую электричку. Нет, сели — не то слово: они с Артом, конечно же, легли на скамейки и уснули, почти шесть часов езды — дело долгое, это бессонный Фил остался на страже, обещав на полпути разбудить Алана на смену. Но почему-то не разбудил, то ли забыл, то ли просто увлекся бодрствованием и не захотел тревожить (последняя мысль была слишком нетипичной для безжалостного Фила, не мог он просто так взять и пожалеть кого-нибудь будить) — но факт остается фактом: Арт и Алан проспали до самого Кристеншельда, и сон Алана был невероятно сладким, будто снилось ему что-то самое лучшее на свете… Только он не мог вспомнить, что именно, вылезая из вагона на влажный от утреннего тумана перрон в восемь утра.
Если ты уже взрослый, то можешь морить себя голодом как угодно, предаваться любым подвигам воздержания; но теперь они путешествовали с ребенком, ну, с подростком, и о нем нужно было заботиться. Алан, не привыкший заботиться о ком бы то ни было, однако же первый сообразил, что Артуру надо бы съесть горячий завтрак (желудок молодой, легче всего нажить себе гастрит, а то и язву на всю оставшуюся жизнь) — и вместо того, чтобы бешеным темпом устремиться на автовокзал, трое беглецов отправились в привокзальное кафе, где накормили Артура, а заодно и самих себя, свежей яичницей и кофе с молоком.
— А теперь — полный вперед, — скомандовал Фил, первым выходя из-под гостеприимного крова на улицу, залитую золотым светом. Осенью бывают такие деньки — когда воздух прозрачный-прозрачный, свежий-свежий, с особенным живительным запахом, и утренние теплые лучи пронзают небосвод золотыми нитями… Вот и сегодняшний день обещал быть такого свойства — впервые за дождливые недели начала осени; и Алан даже снял куртку, обвязав ее вокруг пояса и подставляя солнцу обнаженные до локтей руки. Утро еще не успело разогреться, но днем точно будет хорошо! Наконец-то тепло. И наконец-то солнышко. Как будто страшный поход близится к завершению, пилигримы подходят к Иерусалиму, и все теперь правильно и замечательно.
— Денег не жалеем, надо спешить, — прервал плавный ход его разморенных солнышком мыслей голос Фила. Алан взглянул ему в лицо — и только что заметил, как тот скверно выглядит; черные круги под глазами, лицо осунувшееся, обшарпанное, белки глаз какие-то розоватые… Может, он болен чем-нибудь, только не говорит? А спрашивать бесполезно — Фил из тех людей, про которых достоверно становится известно, что они заболели, только когда они неожиданно падают замертво… Но Алан все-таки спросил:
— Эй… Ты хорошо себя чувствуешь?
Фил слегка сощурился.
— Твоя забота неуместна, Эрих, нам сейчас о другом надо думать. Значит, так: ради скорости не жалеем ничего. Если находим в расписании сверхдорогСй экспресс до Преображенки, но хоть на пять минут раньше, чем проклятый вечерний автобус — едем не раздумывая.