Я договорился с патером, как мы будем перекликаться, и, чтобы выяснить обстановку, отправился в том направлении, в котором исчез студент. И тут мне повезло. Неожиданно передо мною как живой, во всем своем величии, предстал чужой, далекий мир, известный. мне только из литературы.
Я следовал по узкой каменистой тропинке, начинавшейся у края плато. Яркий свет карманного фонаря освещал мне путь. Внезапно тропинка оборвалась, и появились ступени. Невольно я замедлил шаг. И, как будто в это мгновение природа пожелала поразить меня мелодраматическим театральным эффектом, небо очистилось от туч, и полная луна осветила своим бледным светом парадную лестницу, сложенную из тяжелых выветренных плит, плавно поднимающуюся навстречу лунному сиянию. Я начал нерешительно подниматься по ступеням. Лестница расширилась, и я увидел справа и слева ряд каменных ортостат почти в рост человека, тесно прислоненных друг к другу и покрытых удивительно отчетливыми изображениями. Это были грубо высеченные рельефы, и поэтому свет луны вызывал в их очертаниях весьма живописную игру теней. Люди и животные смотрели на меня. Быть может, боги или цари?
Да, передо мной был ставший с тех пор знаменитым «пир Азитаванды», рельеф, в котором властелин Каратепе был увековечен не как государь и воин, а как наслаждающийся пиршеством «отец своих подданных».
Я заглянул ему в лицо — вот он сидит, в остроконечной шапке, большеглазый, с нетерпением глядя на слуг, подносящих еду и напитки. Его чувственное лицо с кривым носом, покатым лбом и срезанным подбородком не было лишено достоинства. Полные губы тянулись к еде, и при бледном свете луны могло показаться, что он открыл рот, чтобы заговорить.
Две темные фигуры ждали меня наверху — живописные силуэты на фоне освещенного луной неба. На мое обращение они ответили молчаливым жестом. Несколько минут спустя я вступил в ослепительный круг света, падавшего от яркой ацетиленовой лампы. Услышав наши крики, Боссерт принес ее, чтобы осветить нам путь. Пропавший студент нашелся, позвали патера.
На покрытой хворостом площадке перед маленьким каменным домиком, построенным Боссертом, мы вместе с ним и его сотрудниками уселись ужинать на качающиеся стулья вокруг грубо сколоченного стола.
Из темноты доносился жалобный вой шакалов и далекий лай диких псов — ночная песнь, постоянно сопровождавшая экспедицию.
В семь часов утра мы сидели за завтраком, в семь тридцать начиналась работа, для нас — первый обход.
Казалось, будто солнце здесь быстрее приближается к зениту, чем где-либо в другом месте. Смотришь на его желтеющий, все сильнее горящий диск и торопишься выполнить все, что запланировано на день.
Основные раскопки крепости в таком виде, какой мы ее увидели теперь, Боссерт произвел в течение одной экспедиции 1947 года. Если он тогда и не обнаружил крепость полностью, то вскрыл ее очертания. Большинство рабочих, занятых здесь теперь, участвовало и в раскопках 1947 года. Это были приветливые и безобидные на вид люди. Мы удивились, узнав, что среди них имеется несколько убийц (беспощадные мстители, действовавшие согласно закону кровной мести, еще сохранившемуся в этой местности) и что все они состоят в дальнем или близком родстве с семьями разбойников, которые до тридцатых годов буквально терроризировали древний караванный путь, Каратепе и леса вплоть до долины Адана. Между прочим, мы узнали, что первый сторож, назначенный Боссертом, недавно был застрелен.
Обход мы начали у южных ворот, по ступеням которых я поднимался прошлой ночью при свете луны. Мы снова остановились перед Азитавандой, царем Каратепе, и рассмотрели его веселое пиршество. Затем прошли вдоль крепостных стен, различили очертания бастионов и резко выступающих из стен укреплений защитных башен, перевалили через вершину, приблизились к расположенным ниже северным воротам, и внезапно перед нами открылся вид на величественную долину Сейхана. Здесь, между обоими львиными воротами, возможно, стоял некогда царь, наблюдая, как наступают враги, и зная, что его величию приходит конец.
Осмотр многочисленных рельефов ортостат, образующих вход в северные ворота, а также стен двух непосредственно примыкавших к ним помещений показал расцвет бесформенности, отличающей эту позднюю хеттскую культуру. Ничем не связанные, стояли рядом фигуры людей и животных, геральдические группы, процессии, вольные жанровые картины, изображения богов, ритуальные сцены, изображения охоты на воде и на суше, музыкальные и танцевальные сцены и, наконец, повозка и морской корабль. В промежутках были вкраплены надписи, местами сосредоточенные на особых стелах, местами расположенные, где попало. Финикийские и иероглифические хеттские письмена совершенно произвольно (согласно формальному правилу — писать всюду, где есть свободное место) покрывали ортостаты, отдельные фигуры, вплоть до тела большого льва на воротах. Боссерт установил, что нигде не было ни малейшей связи между содержанием текстов, ортостатами и фигурами, которые они покрывали.