— Заблуждение! — воскликнул Святослав Николаевич. — Неверное понимание… Дети и внуки выдающихся личностей всегда пишут мемуары, воспоминания, открывают и закрывают выставки. Одним словом, чтят память! Кому же и чтить, как не им?
Острая наблюдательность подсказала мне, что Глеб писать мемуары не собирался и вообще ему было как-то не по себе.
Но на следующий день он всё же принёс фотографию, на которой его дедушка был изображён в полный рост.
Это был мужчина лет шестидесяти или семидесяти. Острая наблюдательность давно подсказала мне, что в молодости люди меняются каждый год, а у старых людей трудно определить возраст. Ростом он был невысок, в плечах неширок.
— Почти все крупные личности выглядят хилыми и некрупными, — объяснил Святослав Николаевич. — Природа устремляет своё внимание либо на мышцы, либо на мозговые извилины. На то и другое у неё не хватает сил!
У Бородаева не было бороды. У него были усы.
— Отталкиваясь от своей фамилии, писатель мог бы отпустить бороду, — сказал Святослав Николаевич. — Но он не пошёл по пути наименьшего сопротивления! Отсюда мы делаем вывод, что он не придавал значения внешним факторам, а только внутренним, то есть смотрел в существо, в глубь, в корень событий.
«Уголок Бородаева» расположился между классной доской и дверью.
«Уголок Бородаева» расположился между классной доской и дверью.
Здоровенный Принц Датский один приволок огромный фанерный стенд.
В центре поместили фотографию писателя, под которой был указан год рождения и через чёрточку год смерти. Чёрточка была короткая, а жизнь Гл. Бородаева была очень длинная: он скончался на восемьдесят третьем году жизни.
На стенде поместили любимые книги покойного писателя, которые Глеб тоже принёс из дому. На каждой обложке стоял лиловый штамп: «Из личной библиотеки Гл. Бородаева».
Оказалось, что писатель любил детективы. И не стеснялся своей любви. Я сразу понял, что в его груди билось честное, благородное сердце.
Были тут и книги самого Гл. Бородаева. На них тоже стояли лиловые штампы. Опытный глаз смог бы безошибочно определить, что чаще всего у писателя брали почитать его повесть под названием, которое заставило меня вздрогнуть: «Тайна старой дачи». Она была самой затрёпанной.
— Детектив? — шёпотом спросил я у Глеба.
Он утвердительно мотнул головой.
— Дай почитать…
— Но это же экспонат! — вмешался стоявший рядом Покойник. И лениво кивнул на плакат, вывешенный Мироновой: «Руками не трогать!»
— Тебя не касается! — ответил я Покойнику с плохо скрываемым раздражением. И вновь обратился к Глебу: — На одну только ночь!
— Хорошо, возьми, — сказал Глеб громко и внятно, как почти никогда раньше не говорил.
Мне показалось, ему было приятно, что он может разрешить, а мог бы и запретить. Но потом я подумал: «Нет, у него гордый вид просто потому, что я хочу почитать книгу его дедушки. Я бы тоже гордился. Это вполне естественно!»
Повесть произвела на меня огромное впечатление! В предисловии было написано, что «она относится к позднему периоду творческой деятельности Гл. Бородаева». Значит, на старости лет он вдруг полюбил детективы. А мои родители уверяли, что увлечение детективами — «это мальчишество». О, какие легкомысленные, поспешные выводы мы порой делаем!..
Да, «Тайна старой дачи» меня потрясла. Там было всё, что я так ценил в художественной литературе: убийство и расследование… Зимой на даче пропал человек. Исчез, испарился, как будто его и не было! Это случилось ночью. Прямо под Новый год! Все окна и двери были заперты изнутри. Утром на снегу не нашли никаких следов. На протяжении трёхсот двадцати трёх с половиной страниц пропавшего искали следователи, собаки и родственники. Но напрасно… Это был единственный детектив из всех, которые я читал, где преступников не поймали.
В послесловии было написано: «Итак, преступников не обнаружили… Но зато обнаружила себя творческая индивидуальность автора! Он не пошёл проторённым путём. В повести не найдёшь „чужих следов“, как не было их возле старой дачи после таинственного исчезновения… „Тайна старой дачи“ так и осталась тайной. Зато читателю есть над чем поразмыслить!»
Я размышлял несколько дней.
Глеб сказал, что дедушка описал дачу, на которой прошли последние годы его жизни.
— Детективный период? — спросил я.
— Нет, он только одну эту книгу… Больше он ни одной… Это была последняя…
— Лебединая песня! — воскликнул оказавшийся рядом Покойник. Он любил встревать в чужой разговор.
— Вот бы съездить на эту дачу! — сказал я.
— Всего час… Если на электричке… — ответил Глеб.
— Экскурсия на место событий? — усмехнулся Покойник. Убийства Покойника не волновали: он привык думать о смерти.
Святослав Николаевич сказал, что «Уголок Бородаева» необходимо украсить семейными фотографиями.
На следующий день Глеб принёс старую карточку, на которой усы у Гл. Бородаева почти совсем выцвели, лицо пожелтело. Он сидел в центре, а рядом стояли какие-то люди. Святослав Николаевич спросил у Глеба, кем они приходятся писателю. Глеб не знал.
— Вот наш кружок и прикоснётся к поиску, к литературному исследованию! — воскликнул Святослав Николаевич. — Узнай дома: кто запечатлён фотографом на этой семейной реликвии!
Когда через три дня фотографию поместили на стенде, под ней была подпись: «Писатель Гл. Бородаев в кругу близких. Слева направо: сосед писателя, соседка (жена соседа), брат жены писателя, жена брата жены, друг детства писателя, жена друга детства (вторая), дочь друга детства, сын друга детства, сын сына друга детства…» Это были результаты исследования, которое провёл Глеб.
— А сам-то ты где? — спросила у Глеба Миронова, которой поручили делать подписи под семейными реликвиями. У неё был самый разборчивый и красивый почерк.
— Я с дедушкой никогда… Я был ещё маленький… — ответил Глеб.
— Ну, что-о же ты? — печально протянула Миронова. — Ка-ак же ты так!
На следующий день Глеб принёс фотографию, где он сидел в гамаке рядом с каким-то мужчиной. Опытный глаз мог бы заметить сходство между мужчиной и Глебом.
— Это папа, — объяснил Глеб. — А это вот я…
Под фотографией сделали подпись: «Слева направо: сын писателя, сын сына писателя».
Потом Глеб принёс ещё три семейные реликвии: он был снят с дядей и тётей, с сестрой и братом, с двоюродным братом и двоюродной сестрой. Все его сразу узнавали на фотографиях:
— Вот он! Ну, как же… Вон он, присел на корточки! Почти что не изменился.
Миронова интересовалась, кем точно родственники, изображённые на фотографиях, приходятся Гл. Бородаеву, и делала подписи.
Часто к нам стали забегать ребята из других классов.
— Кто это у вас тут внук писателя? — спрашивали они.
Мы указывали на Глеба. Сперва он пригибался к парте, словно хотел залезть в неё от смущения. Но потом понемножку стал выпрямляться, уже не прятался, а протягивал руку и говорил:
— Очень приятно. Давайте знакомиться!..
Однажды, на какой-то конференции старшеклассников, Глеба выбрали в президиум. И объявили, из какого он класса. Чувство законной гордости возникло в наших сердцах! Если кто-нибудь теперь говорил, что не знает Гл. Бородаева, не читал его книг, мы возмущались: «Это позор! Каждому культурному человеку известно…»
На разных школьных собраниях нас начинали ставить в пример другим:
— В этом классе умеют чтить память знатного земляка! В этом классе любят литературу!..
— Каждый класс, как и человек, должен иметь своё лицо, свою индивидуальность, — объяснил Святослав Николаевич. — Раньше у нас этой индивидуальности не было. Теперь она у нас есть!
— Ты заметил, что Глеб стал говорить не хуже, чем мы с тобой? — спросила меня как-то Наташа Кулагина.
«…Мы с тобой», — сказала она. Сердце моё забилось. Я смотрел на неё с плохо скрываемой нежностью.