— Я верю тебе…
— Так ты, значит, поэтому от меня и отворачивался?
— И ты тоже из-за этой записки?..
— Ну да!
Ох и здорово нас кто-то одурачил! Заставил нарушить «священный договор», а чтобы мы не могли договориться друг с другом и выяснить, что к чему, заставил нас отворачиваться друг от друга. И печатными буквами записки написал, потому что сообразил, что я знаю Витькин почерк, как свой собственный, и он мой так же. Хитро придумано! Это уж действительно какой-то «великий комбинатор» изобретал! Но кто он? Кто он такой? А самое главное, откуда он мог узнать ещё вчера обо всей этой истории с задачками? Ведь о ней не знал никто, кроме меня. Никто на всём белом свете! С ума сойти можно!
Мы с Витькой только затылки чесали.
Мимо прошёл Толя Буланчиков.
— A-а! Друзья встречаются вновь? — сказал он. — Это очень хорошо: дружба, знаете ли, дороже всего на свете!
Но мы даже не обратили на Буланчикова никакого внимания.
Наконец я пришёл в себя и сказал:
— Теперь восстановим наш договор! Ладно?
— Не зна-аю… — протянул Витька. — Мне даже немного, как бы это сказать… понравилось, что ли…
— Что тебе там понравилось?
— Ну, самому, как бы это сказать… задачки решать. И отвечать потом как-то приятнее. Я вот сегодня… И Софья Романовна похвалила! «Молодец», говорит…
— Ну ладно! Мы об этом ещё подумаем, — перебил я Витьку. Потому что об этом и в самом деле стоило немного подумать.
17 декабря
Сегодня председатель совета отряда Толя Буланчиков поручил мне зайти домой к Володе Каталкину и помочь ему по арифметике. Володя уже целых две недели не ходит в школу. У него какая-то очень странная болезнь: воспаление среднего уха. Я до сих пор думал, что у всех людей только по два уха — и оба крайние: одно — левое, а другое — правое. Но, оказывается, у нас есть ещё третье ухо — среднее. Только мы его не видим. Вот оно-то как раз у Володьки и болит…
Сегодня после уроков я отправился к Каталкину. Он живёт в старинном одноэтажном домике. А домик стоит в небольшом садике за забором. Я, когда вижу такие дома, так всегда думаю: здесь вот, наверно, жил до революции какой-нибудь важный барин, князь или даже граф. И по утрам к подъезду подкатывала тройка, а на козлах сидел бородатый кучер и лихо натягивал вожжи. А лакей вскакивал на запятки. И один вот такой граф занимал целый дом, сам ничегошеньки не делал и только своих дворовых гонял с утра до вечера. А сейчас в доме живут, может быть, внуки этих дворовых и крепостных. А граф удрал за границу и работает где-нибудь в Париже официантом в ресторане. Мне почему-то кажется, что почти все дворяне, которые за границу удрали, стали там официантами…
На доме Володьки Каталкина какие-то старинные кренделя, которые, как я узнал, называются вензелями. И две буквы внутри этих вензелей: «Б» и «К». Это, наверно, инициалы князя или графа, который проживал когда-то в этом доме.
От забора на дорожку падают ровные полоски, тёмные и светлые. Шагая по этим полоскам, я добрался до калитки. Но только стал открывать её, как вдруг отскочил от забора и даже одной ногой в сугроб провалился. Во дворе я увидел огромную серо-белую немецкую овчарку. Я ей, наверно, чем-то не понравился, потому что она стала громко лаять и с самым зверским видом рваться мне навстречу.
Собака была, конечно, привязана к столбу, но не цепью, а какой-то очень ненадёжной верёвкой. Верёвка натягивалась прямо как струна, и казалось, вот-вот оборвётся. А надо сознаться, что я с раннего детства боюсь или, лучше сказать, остерегаюсь собак. И недаром! Когда я был ещё в детском саду, меня тяпнула за ногу такая же вот огромная серая немецкая овчарка, и я потом целый месяц ходил на уколы. Помню, живого места на моём животе не осталось.
«Уж лучше поищу другую калитку», — подумал я. Обошёл кругом вдоль забора. Но никакой другой калитки не было. Тогда я стал звать Володю. Я кричал, а собака в это же самое время лаяла, да ещё ветер подвывал ей вовсю — так что Володя меня не услышал.
Я ещё походил, походил вдоль забора, захотел есть, замёрз и поплёлся домой. Володька ведь завтра ещё не собирается в школу, так что я успею оказать ему свою товарищескую пионерскую помощь. А собаку они, может быть, завтра в комнату заберут или привяжут понадёжнее цепью какой-нибудь. Вот позвоню Володьке по телефону и попрошу, чтобы привязали. Хватит с моего живота уколов!
18 декабря
Степан Петрович плохо видит. Но зато он очень хорошо слышит. Когда хлопает парадная дверь и человек только ещё входит в коридор, Степан Петрович сразу узнаёт, кто именно пришёл. И никогда не ошибается.
Сегодня, когда я вошёл к нему в комнату, Степан Петрович спросил:
— Что ты там замешкался, Сева? Я уж минут пять назад услышал твои шаги по коридору. И почему, думаю, он в комнату не идёт?
— Меня соседка ваша попросила помочь. Бак на плиту мы ставили. Она бельё кипятит…
— Ах, бельё? — Степан Петрович поднял очки на лоб и лукаво прищурился. — А я думаю, там, возле двери, собака на верёвке бегает.
Я вздрогнул. Собака? Это Степан Петрович сказал не случайно! Откуда он знает о вчерашней собаке? Откуда?! Ведь рядом со мной никого не было. И никто ничего не видел. Откуда же он знает? И даже о том, что собака бегала не на цепи, а верёвкой была привязана — и об этом знает! Прямо волшебство какое-то! Ни одного дня не проходит без чудес! Ну и жизнь у меня пошла: только и ломай себе голову над всякими загадками! И ничего всё равно не разгадаешь!..
В эту минуту хлопнула дверь в коридоре.
— Наш «главпродукт» пришёл, — сразу сказал Степан Петрович. Это он так Витьку прозвал.
Нытик влетел в комнату, нагруженный пакетами и кульками. На шапке и воротнике у него ещё не растаяли снежинки, а лицо было раскрасневшееся и гордое.
Нытик очень любил рассказывать о своих хозяйственных успехах.
— Я купил вам мандарины, Степан Петрович! Их прямо с юга привезли. На самолёте!.. Только вчера они, может быть, на солнышке грелись, а сегодня мороза попробовали. Здорово, а?
Я воспользовался этим разговором и тихонько, прямо без шапки и без пальто, вышел на балкон. Он был весь покрыт снежным пушистым ковриком. И на перилах тоже лежал снег.
«А может быть, отсюда виден дом Володьки Каталкина? — думал я. — И Степан Петрович всё сверху разглядел?» Но тут же спохватился: да ведь Степан Петрович почти ничего не видит! А может, кто-нибудь другой разглядел отсюда и ему всё рассказал? Но нет, балкон выходил совсем в другой переулок. И здесь тоже было несколько невысоких старинных домиков с кренделями-вензелями над окнами, но того самого, возле которого бегала на верёвке собака, не было.
Я вернулся в комнату. И после того белого снежного коврика долго, вытирал ноги о самый обыкновенный, пёстрый матерчатый коврик, который лежал на полу. На столе валялись оранжевые корки, и Витька весело уплетал мандарин.
— Ты, Сева, выходил на балкон? — спросил Степан Петрович.
— Да… Знаете, захотелось подышать свежим воздухом… День сегодня, знаете, чудесный! Солнечный!
— Мороз и солнце? — Степан Петрович глубоко вдохнул морозный воздух, который прямо хлынул с балкона в открытую дверь.
— Ну, я побежал! — дожёвывая мандарин, сообщил Витька. — Мне ещё надо курицу купить.
Он очень увлекался покупками, хотя ему потом и приходилось отчитываться перед строгой соседкой Степана Петровича, которая упорно называла Витьку не «главпродуктом», а «главфруктом». Соседка упрекала Нытика в том, что он плохо экономит, «выбрасывает деньги на ветер» и «скоро пустит бедного Степана Петровича по миру».
— Я на рынке всегда торгуюсь и никогда не уступаю! — гордо отвечал Витька. — А скупиться мы не можем. Мы должны покупать всё самое лучшее: шефствовать так шефствовать!
Вот и сейчас он собирался мчаться за какими-то курами, которых, как он точно узнал, должны привезти в диетический магазин.
— А сколько яиц снесёт курица в первый день? — тихонько, со смехом спросил я у Витьки.