– А они едят только эти зерна? Что-нибудь другое попробовать нельзя?
– Ну тогда, старина Гвен, будешь ждать до твоей последней черепахи. В одном я точно уверен: никогда без этих зерен пибил-свистун не наведается в твою клетку. Уж очень осторожна эта птица. Дрозды опустошат твое поле, скворцы разорят твои виноградники раньше, чем он клюнет хоть колосок, съест хоть ягодку! И даже если ты его изловишь, поверь, еще бабушка надвое сказала. Они по большей части чахнут в клетке и умирают. Завоевать их доверие – дело почти невозможное.
– Ясно, я понял, не стану и пробовать!
– Будь ты кем-то другим, я бы тебе именно это и посоветовал. Точно. Но эти птицы всегда сами выбирают себе хозяев. Они попадают в ловушки только к редким людям… особенным. А ты у нас…
– Заблудший? – закончила за него Силде, округлив глаза.
– Вот ты и догадалась, моя красавица… – кивнул он, повернувшись к ней.
Птица… об этом я как-то не думал. Я поставил мою ловушку под низкой веткой тополя и стал ждать. Проходили дни и ночи. Вернулись серые будни. Будни Варма: сплетни и пересуды, патрули таможни, рынок, коровы, кабак Йорна, его попойки, бахвальство и возвращение домой на бровях. Время утекало, как серый песок. И вот однажды утром я услышал из дальнего угла сада яростный свист. Я вскочил и кинулся туда, кубарем скатившись по лестнице.
Там действительно что-то билось. Птица величиной примерно с дрозда пыталась сокрушить ударами клюва стены своей деревянной тюрьмы. При виде меня пернатый длинно, пронзительно свистнул и устремил из-под взъерошенного хохолка взгляд, исполненный такого гнева и негодования, что удивительно, как они только поместились в таком маленьком тельце. Когда я просунул палец между прутьями, думая с ним поладить, он меня клюнул. На кончике пальца выступила кровь. И крепкий же оказался клюв у паршивца!
Черт побери, с ним будет нелегко!
Как бы то ни было, аппетит он сохранил отменный. Склевал все зерна, что были в клетке.
В следующие дни, однако, он отказывался есть. Поначалу я не беспокоился – Йорн меня предупредил, что это дело обычное. Я часто навещал моего маленького узника. Разговаривал с ним вполголоса, наполняя поилку чистой водой, оставлял душистые зерна, сидел с ним до позднего вечера – в общем, всячески старался приучить его к своему обществу. Но я видел, что он хиреет. Лапки, красивые, бархатисто-черные, больше его не держали, он лежал на боку, приоткрыв клюв ровно настолько, чтобы пропустить струйку воздуха. Хохолок обвис, а оранжевые глазки, такие яркие и живые, мало-помалу теряли свой золотистый блеск. Он погибал.
Я этого не хотел. Как мог бережно я взял его в руки. Теплое крошечное сердечко едва трепетало в моей ладони. Невесомая головка слегка покачивалась, глаза были закрыты.
Я заклинал его жить. Головка бессильно упала. Внезапно гнев охватил меня.
– Ну и черт с тобой, гадкая птица. Проваливай. Подыхай, если хочешь. Я и сам справлюсь, вот так-то. Ты мне не нужен!
Слезы потекли по моим щекам, кулаки сжались. Одна капля упала прямо в его клюв, когда он широко раскрыл его, чтобы вдохнуть в последний раз, и, к моему удивлению, исчезла в нем. Он сглотнул, тихонько икнув.
– Не лучше ли зерна солириса соленая слезинка? – шепнул мне голос Силде, которая бесшумно подошла сзади. – Ты видел, как жадно он ее выпил? – Она положила руку мне на плечо. – Он будет жить, Гвен, я уверена.
Кончиком пальца я снял с уголка глаза вторую слезинку и дал ему выпить, потом еще одну, и еще.
После этого мне удалось напоить его водой. Через час он проглотил первое зернышко. Я ликовал. Я унес его в дом, прикорнувшего в чашечке моих ладоней. Йорн одобрительно похлопал меня по плечу.
– Ну вот, тебе удалось, Гвен! Поздравляю! Теперь могу тебе сказать: я не очень-то верил. Не каждый день увидишь пойманного свистуна. Это просто диво дивное. На моей памяти ты первый во всей округе его изловил.
– Спасибо, Йорн.
– Береги его. Не забывай смачивать зерна в можжевеловой, иначе они их не переваривают. Сам я их не кормил, но слышал такое и еще много всякого…
Приручить пибила было нелегко, но постепенно он привыкал к моему присутствию, к моему голосу. День за днем я сокращал разделявшую нас дистанцию. Когда он впервые просунул клюв между прутьями клетки в ожидании корма, меня бросило в дрожь. Дальнейшее было детской игрой. Он уже давался в руки, ел с моей ладони. Когда его крошечные коготки сжимали мой палец, я нес его, как короля, а он восседал гордо, встопорщив хохолок и расправив крылья, но даже не пытаясь улететь.