Словно в насмешку или для того, чтобы еще сильнее насолить и досадить герцогу Роберу, Арнульф с разрешения де Биго буквально с месяц назад нанял для усиления его охраны трех сарацин из Испании – нехристей, чей дикий и злобный вид в сочетании с тарабарским языком просто доканывали старика – участника и одного из главных героев Первого крестового похода. И теперь герою Дорилеи, Антиохии, Иерусалима и Аскалона, воину, привыкшему видеть их разве что убитыми или бегущими в ужасе и панике от его разящего меча, приходилось каждый день напрягаться и сдерживаться, терпя на себе их злые, как ему казалось, и оценивающие взгляды.
Но верхом цинизма (тут с Робером Куртгёзом сделалось и в правду дурно) оказалось то, что прислал их, прости его грешника, Господи, какой-то нормандец, носящий с ним одно имя, правда, по фамилии Бюрдет. Этот прохиндей, по слухам и восторженным рассказам воинов и рыцарей-нормандцев, умудрился каким-то вопиющим и немыслимым образом покорить целый город и земли вокруг него, образовал независимое графство и теперь (старик просто плевался от ярости) правил там, сохраняя равные права христиан-завоевателей и местных сарацин. Он даже мечети им позволил не только оставить, но и разрешил строить новые!
– Да, Арнульф, – произнес он как-то вечером, ужиная в присутствии своего тюремщика и коменданта. – Неисповедимы пути Господни. Еще лет двадцать-тридцать назад я бы ни за что в такое не поверил и готов был бы биться на смерть с любым, кто стал бы утверждать мне о том, что такое дикое и гнусное падение нравов случится с добрым христианином и рыцарем, позволившим и допустившим такую Гоморру!..
Арнульф едва заметно улыбнулся, но ничего не ответил на столь гневную тираду пленника.
Робер, тем временем, немного задумался, пытаясь найти в закромах и уголках своей памяти что-то важное, не дающее ему сна и покоя после их появления в замке Кардиффа.
Вдруг он внезапно хлопнул себя по лбу и, в миг, посерев от расстройства, произнес:
– Да. Это просто кошмар, а я ведь в былые годы знал его родителя. Прекрасный и храбрый был рыцарь… – он отшвырнул тарелку с паштетом, взял в руку серебряный кубок и, практически не прикладывая видимых усилий, сжал его в кулаке, словно это было не серебро, а листок пергамента. Арнульф весьма удивился такой силе герцога, сохранившейся в его, казалось бы, старом и дряхлом теле. – Наверное, сейчас его отец, царствие ему небесное, краснеет от стыда, глядя на безобразия и непотребства своего родного сыночка с небес…
– Не судите, да не судимы будете, Ваше королевское высочество. Всякое бывает под солнцем и всякое еще может приключиться… – как-то странно и загадочно произнес в ответ Арнульф. – Сегодня, глядишь, один человек враг, а вот как судьба завтра обернется?..
Он умолк также внезапно, как и проговорил эти непонятные герцогу слова, уставившись в свою тарелку.
За окном башни замка Кардиффа стремительно набегала ночь, нагло и требовательно вступая в свои законные права и пытаясь охладить своим телом нагретую за день землю, стены и башни…
ГЛАВА II. Вечер и ночь в Таррагоне.
Таррагон. 18 июня 1133г.
Несмотря на кажущееся спокойствие, Робер нервничал. В его душе боролись два странных и взаимоисключающих чувства.
Первое – чувство долга, благородства и самопожертвования ради своего погибшего друга графа Гийома Клитона. Второе – чувство успокоения и некой душевной тишины, утвердившиеся в его сердце после захвата Таррагона, обретения семьи, наследника и тех небольших прелестей размеренной и спокойной мирной жизни, которые так милы, непритязательны, но, вместе с тем, так затягивают, что отказаться от них, пусть даже ради данного много лет слова, ох, как тяжко.
Сегодня, когда, в принципе, все уже было решено, а о переносе отъезда в Англию не могло быть и речи, Роберу Бюрдету стало казаться (и эти мысли тревожили его), что он уже никогда больше не увидит жену, своего маленького и веселого сынишку Гийома, названного им в честь своего погибшего во Фландрии товарища, стен и черепичных крыш Таррагона, ставших для него второй и весьма гостеприимной родиной.
Он сидел в комнате Малого Совета с, казалось, отсутствующим видом, будто бы не вникая в разговоры людей, специально созванных для окончательного решения вопроса с отбытием за море.
Внезапно Робер услышал неторопливую и тихую речь старого еврея Исаака, коему он уже окончательно доверил ведение всех финансовых и казенных дел графства…