И ее глаза широко распахнулись, слово «нет» так и не сорвалось с ее губ, и она провалилась в милосердное, утешающее небытие.
Джон подхватил ее, когда она падала на пол.
Уоррик бросился вперед, почти что вырвав ее из рук Гиффорда. Он поднес ее к кровати и положил там. Одна из ее маленьких рук дотрагивалась до цепей, лежащих рядом с ней. Она должна почувствовать это, когда очнется. Он улыбнулся.
— Я не могу представить, что случилось, мой лорд, — тревожно проговорил Джон за его спиной. — Мы кормили ее хорошо.
Уоррик не отрывал глаз от русоволосой девушки.
— Значит, вы баловали ее? И ни один мышиный укус не попортил ее нежной кожи?
Джон в ответ громко фыркнул. Уоррик знал его. Джон всем известен, как добрейшее и мягкосердечнейшее создание.
Уоррик был сердит сам на себя, когда отослал этот приказ, чтобы только Джон Гиффорд имел доступ к ней. Но он не послал потом другого приказа. Он не хотел, чтобы она страдала, пока не вернется и сам не заставит ее страдать. И он не хотел, чтобы ее миниатюрное, изящное тело пострадало от плохого ухода, нет, это не то, что он для нее замыслил. Но самым важным было, чтобы ее не тронул кто-нибудь из мужчин, по крайней мере до тех пор, пока он не выяснит, удалось ли ей ее воровство. Если верить Джону, то удалось.
— Она такая милая, мягкая леди, мой лорд. За что она заслужила темницу?
— Ее преступление было направлено лично против меня, и так велико, что я не желаю говорить об этом.
— Не может быть!
— Ты обманываешься, глядя на ото миленькое личико, Джон. Она просто жадная девка, способная почти на все, добивающаяся своих целей любыми средствами. Она… — Уоррик остановился, сообразив, что уже сказал больше, чем надо. Он вовсе не обязан объяснять мотивы своих действий. — Я лишил ее титула, который она получила, выйдя замуж за Годвина Лионса, так что не называй ее больше леди. И ты можешь не волноваться за ее будущее. Она не вернется в темницу — пока.
Уоррик понимал, что Джон хочет что-то сказать, но не повернулся к нему больше. Его люди должны знать границы, которые им не следует переступать, и Джон, очевидно, почувствовал это, потому что бесшумно удалился из комнаты, не сказав более ни слова.
Уоррик продолжал смотреть на пленницу, отнюдь не волнуясь, что ее обморок как-то откладывает его месть. Он мог быть спокоен теперь, когда она у него в руках, потому что до сих пор не мог успокоиться. Он специально не возвращался сюда, зная, что если вернется, то не сможет отложить свою месть. Только одного ему не хватало. Ему надо было убедиться, что девица добилась своего.
Теперь он знал, и это удваивало ее преступление. Если он и думал сделать ей какие-либо поблажки, то теперь — нет, то, что она беременна, бесило его страшно. Она носит его ребенка. У нее нет на это права!
Он заметил момент, когда она его узнала, видел, что она испугалась его буквально до потери сознания. Его радовал этот страх. Он не был уверен, узнала ли она его в Киркбурге. Сейчас он понял, что нет. Но теперь она узнала. И, возможно, она слышала, что у него репутация человека, идущего в своей мести до конца, и что никто не решается перебегать ему дорогу. Правда, Уоррику никогда не приходилось мстить женщинам. Ему надо было решить, какого наказания она заслуживает, учитывая ее пол, и у него оказалось достаточно времени обдумать все это, пока он искал леди Изабеллу.
Поиски результата не дали. Когда один из его гонцов вернулся и сообщил, что его будущая невеста не прибыла в Фулкхест, он даже обрадовался, потому что таким образом откладывался его собственный приезд туда. Но и поиски ее в других местах не принесли успеха. В конце концов он оставил все на усмотрение ее отца, который был страшно обеспокоен ее исчезновением, гораздо больше, чем Уоррик. И это задевало его, то, что он значительно чаще думал о плененной девице, чем о своей пропавшей невесте.
Она вздохнула, и Уоррик задержал дыхание в ожидании, когда откроются ее сапфировые глаза. Приоткрылись губы. Он помнил их пухлость, помнил их горячие прикосновения, когда она старательно трудилась, чтобы добиться ответа от его тела. Ее льняные пряди теперь заплетены в две толстые косы, одна сейчас под ней, другая, изгибаясь, спускалась на грудь. Он помнил эти груди, тугие и полные, и то, что он не трогал и не целовал их, тогда возбуждало еще больше, способствовало его поражению. Теперь он их будет трогать, и Уоррик едва удерживался, чтобы не расстегнуть ее рубашку. Но нет. Пока нет. Она должна полностью сознавать все, что он делает с ней, так же, как он сознавал все, что она делала с ним.
Она потянулась, издав тихий вздох, потом замерла, почувствовав, что рука ее дотронулась до холодного железа. Уоррик видел, как она нахмурилась, пытаясь понять, что это.
— Сувенир, — объяснил он, — из Киркбурга.
Она вскинула глаза, огромные, широко открытые глаза на маленьком лице, и издала звук, похожий на стон. Она боялась, но она боялась его чересчур, на лице ее был написан ужас. Он придет в ярость, если она снова свалится в обморок.
Ровена хотела бы опять потерять сознание. Боже милостивый, неудивительно, что она провела этот месяц в темнице. Оказывается, дело не в ее владениях. Она умрет, но не просто от голода. Она припомнила, что это за человек, и поняла, что, возможно, он замучает ее до смерти. Теперь понятно, почему он так отчаянно сопротивлялся в Киркбурге. Никакой он не виллан, а влиятельнейший лорд, военный предводитель, человек, с которым никто не посмел бы так обращаться, как обошлись с ним они. И Гилберт, слепец, этот дурак, даже не узнал, что он захватил своего главного врага. Похоже, что и Фулкхест, в свою очередь, не знает, кто она и что тот, кто посмел похитить его, был его худший враг.
Смех забулькал у нее в горле. Она не могла остановиться. Если она еще не сошла с ума, то скоро, точно, сойдет. Он стоял сбоку и, хмурясь, наблюдал за ней. И она считала его красивым? Иллюзия. Этот рот, эти неприязненные холодные глаза — живой кошмар, человек, который является воплощением жестокости во всем.
Ее начала бить нервная дрожь. Он наклонился, положил руку ей на горло и сжал его.
— Если ты опять упадешь в обморок, я тебя изобью, — прорычал Уоррик.
Однако он отпустил ее и отошел от кровати. Сжавшись в комок, она наблюдала за ним, но он просто подошел к холодному камину и остался там стоять, глядя на него.
Сзади он казался не монстром, а обычным человеком. Его темно-золотые волосы не были по-настоящему кудрявыми, а просто загибались волной у шеи. На вид они были мягкими, хотя она ни разу тогда не решилась приблизить свою руку так близко к его голове, чтобы потрогать их. Его фигура впечатляла. Она знала, что он должен быть высок, но не настолько. Он сдерживал сейчас свои эмоции, это видно по тому, как напряглись его плечи и спина.
Минуты шли, потом еще минуты, а он все не поворачивался в ее сторону. Ровена перестала дрожать и несколько раз глубоко вздохнула. Ее пытка все же начнется не прямо сейчас, не здесь. Он велел привести ее сюда, чтобы запугать и отомстить. Жертва стала мстителем.
— Ты успокоилась?
Успокоилась? Придется ли ей когда-нибудь стать спокойной? Она кивнула, но потом сообразила, что он не видит ее, потому что не обернулся к ней, когда спрашивал. — Ну, да.
— Хотя это мое право, но я не собираюсь убивать тебя. Ровена не сознавала, что находится в еще большем напряжении, чем он. Только после этих слов она смогла расслабиться и с облегчением откинулась на матрас. В нынешних обстоятельствах она не могла даже поверить, что ей может так повезти, и чувствовала почти благодарность к нему за то, что он это сказал. Ведь он мог бы…
Но Уоррик еще не закончил свою речь.
— Ты будешь наказана, без сомнения. Но мои требования будут по правилам — око за око, подобное за подобное. — Он повернулся, чтобы посмотреть, как она реагирует на его слова, но, увидев полное непонимание в ее взгляде, объяснил:
— Поскольку ты и твой брат хотели отнять мою жизнь, если бы я от вас не сбежал, то твоя жизнь принадлежит теперь мне, и я ценю ее невысоко. Как вы со мной обращались, так и я буду с тобой. Ты имела месяц отсрочки только потому, что я должен был удостовериться, удалось ли тебе добиться того, чего хотела. Мы оба знаем сейчас, что удалось. Поскольку этот ребенок — моя плоть, которую ты отняла у меня, то и он будет отнят у тебя, когда родится.