Эта интермедия отвлекла мое внимание. Потеряв хромого из виду, я решил, что безнадежно его упустил, однако вскоре заметил мрачную фигуру, сгорбившуюся у витрины ювелирного магазина Багес. По бокам от входа во дворец вице-королевы располагались будочки писарей. Я осторожно подкрался к одной из них и, спрятавшись, стал внимательно наблюдать за калекой. Глаза его сверкали, как рубины, а вид благородного золота и драгоценных камней за пуленепробиваемым стеклом будто повергал в сладострастный трепет и томление. Сомнительно, что столь сильные чувства сумел бы пробудить в нем целый букет молоденьких певичек из кабаре «Ла Криолла» в пору его наивысшего расцвета.
— Что желаете, молодой человек? Любовное письмо, ходатайство, прошение к его превосходительству, весточку о добром здравии родственникам в деревню?
Писарь, занимавший будку, послужившую мне укрытием, выглядывал из тесной конурки с видом исповедника, преисполненный желанием оказать услугу. Табличка, прибитая над окошком, гласила:
«Освальдо Дарио де Мортенссен
Писатель и философ
Предлагаются любовные письма, исковые заявления, завещания, поэмы, инвективы, поздравления, прошения, извещения, гимны, дипломные работы, апелляции, ходатайства и прочие сочинения в любом стиле и жанре.
Одна строчка — десять сентимов (стихи рассчитываются по отдельному тарифу).
Вдовам, инвалидам и несовершеннолетним — скидки».
— Итак, юноша? Любовное послание, от которого зрелые красавицы промочат нижние юбки соками желания? Лично для вас я сделаю специальную скидку.
Я показал ему обручальное кольцо. Писарь Освальдо пожал плечами, сохраняя невозмутимость.
— Наступила новая эпоха, — возразил он. — Если бы вы знали, сколько мужей и жен протоптали сюда дорожку…
Я снова прочитал объявление. Оно вызывало какую-то смутную ассоциацию, которую мне никак не удавалось уловить.
— Ваше имя мне кажется знакомым…
— Я знавал лучшие времена. Возможно, некогда вы его слышали.
— Оно настоящее?
— Nom de plumme.[5] Художник выбирает имя сообразно своему предназначению. В моем свидетельстве о рождении записано: «Женаро Ребольо». Скажите на милость, кто доверит сочинять любовные письма человеку с подобным именем… Итак, как вам предложение дня? Хотите отправить письмо пылкой страсти?
— В другой раз.
Писарь обреченно вздохнул. Проследив за направлением моего взгляда, он нахмурился. На его лице отразилось любопытство.
— Наблюдаете за хромым, да? — вырвалось у него.
— Вы его знаете? — спросил я.
— Уже с неделю он тут крутится. Прилипает к витрине ювелирного магазина и совершенно шалеет, как будто вместо колец и ожерелий за стеклом выставлена задница Красотки Дориты, — пояснил Освальдо.
— Вы с ним хоть раз разговаривали?
— На днях мой коллега набело переписывал для него письмо. Вроде у старика не хватает пальцев…
— Кто именно? — упорствовал я.
Писарь неуверенно посмотрел на меня. Он опасался, что лишится потенциального клиента, дав честный ответ.
— Луисито. Вон он сидит напротив, у музыкального магазина «Бетховен», парень с лицом семинариста.
В знак благодарности я предложил Освальдо немного денег, но он отказался их взять.
— Я зарабатываю на жизнь пером, а не длинным языком. Болтунов у нас и так пруд пруди. Если у вас когда-нибудь возникнет проблема грамматического свойства, я всегда на месте.
Он вручил мне визитную карточку, повторявшую слово в слово объявление, висевшее на киоске.
— Я работаю с понедельника по субботу, с восьми до восьми, — уточнил он. — Освальдо, рыцарь пера, к услугам вашим. В эпистолярном жанре мне нет равных.
Я убрал в карман карточку и поблагодарил сочинителя за помощь.
— Не упустите голубчика, — предупредил он.
Я обернулся и увидел, что незнакомец вновь тронулся в путь. Я поспешил вслед и прошагал за ним по бульвару Рамбла вплоть до входа в здание рынка Бокерия. Там он задержался, чтобы полюбоваться рядами ломившихся от изобилия прилавков и оживленной толпой: люди сновали туда и обратно, выкладывая свой товар или выбирая среди выставленной на обозрение всякой всячины самое лучшее. Следующий привал объект сделал в баре «Пиночо». С трудом доковыляв до стойки, старик с большой прытью вскарабкался на один из высоких табуретов. В течение получаса он силился продегустировать яства, которые подносил обслуживавший его подавальщик Хуанито. Мне показалось, что по состоянию здоровья незнакомец не мог отдать должное кухне этого заведения, излишества явно были ему противопоказаны. Скорее всего он просто жадничал с несытых глаз, например, заказывая тапас[6] и платильо,[7] к которым едва притронулся, верно, горько сожалея о тех временах, когда ничто не мешало ему с аппетитом поесть. Рецепторы во рту не умеют наслаждаться вкусом деликатесов, они лишь воспринимают и отмечают его. Вконец измученный вынужденным гастрономическим воздержанием, не желая больше довольствоваться компенсаторным счастьем, глядя, как лакомятся, облизываясь, другие люди, незнакомец оплатил счет. Он вновь пустился в плавание, продрейфовав до устья улицы Оспиталь, где по воле неповторимой геометрии Барселоны соседствовали один из крупнейших оперных театров старой Европы и один из самых злачных и запущенных городских кварталов Северного полушария.