— Что вас интересует?
— Упомянутый сеньор живет здесь?
— Он снял комнату неделю назад.
— Вам известно его имя?
— Он заплатил за месяц вперед, так что я его не расспрашивал.
— Вы знаете, откуда он прибыл и чем занимается?
— У нас не исповедальня. Людям, которые приходят сюда поразвлечься, мы не задаем вопросов. А этот даже не развлекается. Может, он утешается фантазиями.
Я обдумал ситуацию.
— Время от времени старик ненадолго выходит, а после прогулки возвращается. Иногда он просит прислать ему в комнату бутылку вина, хлеб и немного меда. Больше мне нечего добавить. Он хорошо платит и молчит как рыба.
— Вы уверены, что не произносилось никаких имен?
Портье отрицательно качнул головой.
— Ладно. Спасибо, извините за беспокойство.
Я собрался уходить, когда портье снова подал голос.
— Ромеро, — промолвил он.
— Простите?
— Мне показалось, он назвался Ромеро или как-то так…
— Ромеро де Торрес?
— Точно.
— Фермин Ромеро де Торрес? — недоверчиво повторил я.
— Именно. До войны вроде был тореро, которого так звали? — неуверенно проговорил портье. — То-то мне почудилось, что я это имя где-то слышал…
6
Я возвращался в книжный магазин, пребывая в куда большем смятении, чем до того, как покинул его. Писарь Освальдо приветливо помахал мне рукой, когда я проходил мимо дворца вице-королевы.
— Повезло? — спросил он.
Я удрученно покачал головой.
— Попробуйте побеседовать с Луисито. Возможно, он вспомнит что-то полезное.
Я послушался совета и приблизился к будке Луисито. Молодой человек в тот момент чистил свою коллекцию перышек. Заметив меня, он улыбнулся и предложил сесть.
— Что желаете написать? Любовь или работа?
— Меня прислал ваш коллега Освальдо.
— Наш учитель, — изрек Луисито, которому не было еще, наверное, и двадцати пяти. — Великий ученый, которого мир не оценил по заслугам. И потому он тут, на улице, служит словом невежеству.
— Освальдо обмолвился, что однажды вы выполняли заказ пожилого сеньора, хромого и сильно искалеченного. У него нет одной кисти руки и не хватает нескольких пальцев на другой.
— Я его помню. Одноруких я всегда запоминаю. Из-за Сервантеса, как вы понимаете.
— Конечно. А не могли бы вы сказать, какое дело привело его к вам?
Луисито заерзал на стуле, расстроенный оборотом, который принимал наш разговор.
— Послушайте, у нас тут все равно что исповедальня. Неразглашение тайны и профессиональная этика — прежде всего.
— Я понимаю. Но дело очень серьезное, так уж вышло.
— Насколько серьезное?
— Достаточно. Под угрозой благополучие очень дорогих для меня людей.
— Да, но…
Луисито вытянул шею и постарался поймать взгляд Освальдо, сидевшего на противоположной стороне улицы. Я заметил, как тот кивнул, и Луисито расслабился.
— Сеньор принес письмо и хотел, чтобы его переписали набело, хорошим почерком, поскольку с его руками…
— И в том письме говорилось…
— Я почти не помню содержание, ведь мы каждый день составляем множество писем…
— Напрягитесь, Луисито. Ради наследия Сервантеса.
— Рискуя перепутать его письмо с заказом другого клиента, осмелюсь все же предположить, что речь шла о крупной сумме денег. Увечный сеньор намеревался получить или вернуть состояние или что-то в этом духе. И еще упоминался какой-то ключ.
— Ключ?
— Верно. Но не уточнялось, какой именно ключ — гаечный, скрипичный или от дверного замка.
Луисито улыбнулся, довольный, что подвернулся повод блеснуть остроумием, да и просто поболтать.
— Больше ничего не помните?
Луисито облизнул губы и впал в задумчивость.
— Он сказал, что, по его мнению, город сильно изменился.
— Изменился в каком смысле?
— Не знаю. Изменился. На улицах больше нет трупов.
— Трупы на улицах? Он так и сказал?
— Если память меня не подводит…
7
Я поблагодарил Луисито за информацию и прибавил шаг, втайне надеясь, что мне повезет добраться до букинистической лавки раньше, чем отец вернется из похода и обнаружит мое отсутствие. Табличка «Закрыто» все еще висела на двери. Я открыл магазин, снял табличку и чинно встал за прилавок, нисколько не сомневаясь, что ни один покупатель даже не приближался к витрине нашей лавочки за те сорок пять минут, что я бегал по городу.