Во дворе она обнаружила не только ландо, но и Марселя, сидящего на облучке рядом с кучером. Возле него к сиденью был прислонен мушкет. Он не мог позволить ей уехать в одиночестве. Если она так мало беспокоится о собственной безопасности, что считает возможным отправляться в путь так беспечно, как она сделала это несколько часов назад, то в таком случае кто-то должен заботиться о ней.
Аня чувствовала, что у нее просто нет времени на споры, и, кроме того, она была благодарна за это стремление защитить ее. Дав кучеру указания, которых он, казалось, давно уже ожидал, она села в экипаж и откинулась на сиденье.
В доме Дюральда сквозь щели в жалюзи на нижнем этаже поблескивал желтый свет. Аня с облегчением увидела его: ей не нравилась мысль о том, что придется разбудить весь дом, чтобы поговорить с Равелем. Она сделала бы это, но все же предпочитала войти в дом с меньшим шумом.
Марсель подошел вместе с ней к двери и постучал.
Когда дверь распахнулась, Аня почти ожидала увидеть дворецкого или какую-нибудь пожилую экономку, но за дверью стоял сам Равель. За спиной у него горел свет, и поэтому она не могла видеть его лица, но, чувствуя, как он оторопел, она поняла, что она была той, кого он меньше всего ожидал увидеть. Он был без сюртука, а рукава рубашки закатаны до локтя. Волосы были в беспорядке, как будто он постоянно взъерошивал их, а в правой руке он держал перо, на кончике которого были видны чернила.
Он писал завещание или, быть может, последние указания, касающиеся ведения его дел, для своей матери или поверенного. Это было очевидной предосторожностью, которую обычно предпринимали в подобных обстоятельствах, но все равно Аня почувствовала, как сжалось сердце.
– Я подожду вас в экипаже, мамзель, – сказал Марсель и растаял в темноте.
– Что ты здесь делаешь?
Равель думал, что ему удалось на время предать забвению мысли об Ане, отправить их в дальний угол сознания, чтобы сосредоточиться на том, что в данный момент требовало полного внимания. Ее появление на пороге ясно показало ему, каким глупцом он был, если считал подобное возможным.
Ответ Ани прозвучал так же решительно, как и вопрос Равеля:
– Я должна сообщить тебе некоторые вещи. Можно мне войти?
Он неохотно отошел в сторону.
Плотно сжав свои нежные губы, Аня вошла за ним. Свет шел из гостиной, расположенной справа. Она была обставлена, как кабинет. Там было не только несколько стульев и небольших столиков, но и застекленные книжные полки, и письменный стол, столешница которого была обита тисненой и позолоченной испанской кожей. Аня направилась к нему. Равель вошел в комнату следом за ней и закрыл дверь. Подойдя к столу, он уселся на его угол, тогда как она села на стул рядом со столом.
Он сухо сказал:
– Я к твоим услугам.
Маска исчезла. Мужчина, который смотрел на нее, был тем же самым, которого она узнала на короткое время в «Бо Рефьюж». Она была благодарна ему за это даже при том, что в его лице было мало теплоты или приветливости.
– Эмиль не сможет драться с тобой на дуэли сегодня утром, – начала она и, вынув из сумочки доверенное ей письмо, вручила ему. С усилием заставляя себе говорить ровно и спокойно, она рассказала ему, как Эмиль следил за Мурреем, как его ударили но голове, захватили в плен и как он потом сбежал, хотя ее рассказ и был несколько неполным. О своем собственном участии в этих событиях она упоминать не стала. Это не имело никакого отношения к дуэли, и, кроме того, она испытывала стойкое отвращение к необходимости рассказывать о том, как мужчина по кличке Ред чуть было не изнасиловал ее, а также к необходимости выслушивать потом, что ей нужен сторож.
Равель слушал ее молча. Отблеск света в ее волосах и мерцание синих глаз отвлекали его, и он перевел взгляд на носок своего ботинка. Он хмурился все сильнее, а выражение его лица стало сначала хмурым, а потом задумчивым.
Наконец Аня сказала:
– Эмиль не затаил против тебя никакой злобы. Он согласен с тем, что смерть его брата была случайной. Он бросил тебе вызов сегодня вечером потому, что хотел опередить Мур-рея. Он наблюдал за ним и расспрашивал о нем. У него сложилось такое впечатление, что Муррей собирается использовать дуэль каким-то образом в качестве предлога, чтобы убить тебя. Прежде чем он смог поговорить с тобой об этом, он увидел, как на балу Муррей поджидает удобного случая, чтобы бросить тебе вызов. Из-за твоей дружбы с Жаном и тех нескольких уроков фехтования, который ты дал ему, когда он был всего лишь младшим братом, который не отставал от тебя и Жана, он решился сам бросить тебе вызов в качестве отвлекающего маневра, а позже извиниться перед тобой и все объяснить.
Она замолчала и пристально посмотрела в лицо Равеля. Она ожидала от него каких-то комментариев, но так как он продолжал сидеть молча, она сказала:
– Ты не удивлен?
Он коротко взглянул на нее.
– Нет.
– Даже тому, что дуэль с Мурреем будет каким-то образом подстроена так, что должна будет закончиться в его пользу?
– Учитывая все остальное, это кажется логичным шагом с его стороны.
– Что ты собираешься делать?
– Делать? Я собираюсь драться с ним.
– Но ты не можешь! Это все равно что самому идти в ловушку. Ты же не знаешь, как он собирается организовать это.
Он повернулся к ней и с раздражением в голосе сказал:
– Что ты хочешь, чтобы я сделал? Не появился на дуэли? Я не могу сделать этого, во всяком случае не во второй раз подряд.
– Погибнуть с честью, так? Ты готов скорее умереть, чем услышать шепот и смешки за спиной?
Его глаза потемнели. Он сделал глубокий вдох, призывая на помощь все свое терпение. Он специально оскорблял Аню в танцевальном зале на балу Комуса, чтобы избежать сцену, подобную этой, в надежде на то, что вызовет у нее отвращение. Он понял, что такая сцена неизбежно последует, как только увидел, как Муррей следит за ним на балу и ожидает, когда он проводит Аню к креслу. Он мог бы не беспокоиться – сцены все равно не удалось избежать.
– Ты не понимаешь, – сказал он хрипло. – Это не имеет никакого отношения к тому, что будут говорить люди; я связан данным себе самому словом поддерживать определенные правила поведения. Нарушить его – значило бы изменить самому себе. Ты можешь называть это гордостью или глупостью – большинство мужчин согласится и с тем, и с другим. Но кроме того, это кодекс, который определяет, как надо жить.
Это был кодекс, требующий смелости и честности, кодекс, который пренебрегал цеплянием за жизнь любой ценой. Не будь его, остались ли бы мужчины джентльменами? Или все было бы так, как сейчас: некоторые мужчины испытывали бы естественную потребность придерживаться принципов, тогда как другие использовали бы их в своих собственных целях и отбрасывали после того, как те сослужат свою службу?
– Но ведь должно быть что-то, что можно сделать?
– Что ты предлагаешь?
Это, конечно же, был вопрос. Полицию вовлекать в это дело било нельзя, так как она подчинялись партии «Ничего не знающих», чьи интересы как раз защищал Муррей. Отправиться к Муррею и обвинить его в совершенных подлостях было бы бесполезно; он только бы отрицал все и, возможно, стал бы намекать, что причиной этих обвинений является трусость. В действительности существовала всего лишь одна вещь, которую Равель мог сделать, если не собирался уклоняться от дуэли.
– Твои секунданты… – начала она.
– Они тщательно проверят все поле, ты можешь быть в этом уверена. В конце концов Муррей останется со мной лицом к лицу. Нас будет всего лишь двое.
– Это что, утешение? Я видела, как он совершенствовался в фехтовании в Эксчейндж-элли. И кроме того, я видела, как он однажды застрелил в темноте человека – пуля прошла сквозь сердце.
Муррей застрелил бандита в ту ночь, когда остановили их экипаж. «Боже!» – воскликнул другой нападавший, который был очень похож на Реда, и воскликнул он это не потому, что увидел дымящийся пистолет в руке Муррея. Он воскликнул это потому, что ужаснулся, как неудачно они выбрали экипаж, потому что он узнал Муррея.
– Я не знал, – мягко сказал Равель, – что тебе нужно утешение.