— Вы пойдете со мной в приют, господа.
— А как же разрешение короля? — удивилась Сильви. Лейтенант бросил на нее выразительный взгляд и ответил с задорной улыбкой:
— Когда речь идет о моем подчиненном, я лично сунусь хоть в пекло, ни у кого не испросив дозволения. Если надо будет, я предстану потом перед его величеством и понесу наказание.
— Вы рискуете карьерой!
— Возможно. А что делать? Если вы правы, то нам лучше поторопиться, иначе злоумышленники, прикидывающиеся паломниками, перейдут на заре испанскую границу. Вы исчерпали свои возражения?
— Видит бог, да! Разве что одно уточнение, если король призовет вас к ответу, я пойду на его суд вместе с вами.
— Что ж, я не против. Каких только чудес я не видывал!
Спустя считанные минуты сторож у ворот старого монастыря снова услыхал колокольчик, а вслед за тем — требование «именем короля» встречи с отцом-настоятелем. Дверь была отперта без промедления. Следом за офицером в нее вошли четверо вооруженных мушкетеров и дама. Судовладелец остался снаружи, оказавшись чрезмерно богобоязненным человеком.
Если дверь была открыта без промедления, то убедить настоятеля позволить солдатам короля провести в его обители обыск оказалось очень нелегким делом.
— Мне хорошо известно, что не все скитающиеся именем божьим святы, но уже то, что они пустились в долгий путь к могиле святого Иакова, заставляет нас заботиться об их спокойствии и защите. Я отказываюсь! Только с разрешения моего епископа…
— На это у меня нет времени, — отвечал д'Артаньян. — К тому же у меня и в мыслях нет кому-то досаждать. Мы будем действовать осторожно. Полагаю, в часовне никто не ночует?
— Нет, хотя во время службы мы приглашаем паломников присоединяться к нам, а там и до утренней мессы рукой подать…
— А там и рассвет. Бегите спокойно со своей добычей, воришки! Вы только вникните, святой отец, речь идет о драгоценностях инфанты, которая станет сегодня нашей королевой! Тут недалеко и до оскорбления величества… Если вы пойдете мне навстречу, мы снимем плащи и шляпы и разделимся. Мои мушкетеры знают своего товарища, госпожа герцогиня де Фонсом, представляющая инфанту, — тоже. Не будем же медлить, ваше преподобие! Как насчет разрешения?
— С чего вы взяли, что ваш подчиненный — не сообщник воров? Ведь его видели убегающим со шкатулкой в руках…
— Нет, это был другой человек, переодевшийся в нашу форму. Сначала он вдрызг напоил беднягу и заставил согласиться на переодевание. Так мы приступаем? Берегитесь, в случае вашего отказа я обращусь к королю с просьбой о закрытии вашего богоугодного заведения.
— Что ж, поступайте, как знаете, но если вы ничего не найдете…
— Я всегда держу ответ за свои поступки. Но ответ держать не пришлось, искомое было успешно обнаружено. Найдены были и Сен-Мар без плаща, все еще находившийся под воздействием снадобья, которое влили в него силой, и четверо воров, мирно спавших в ожидании часа, когда можно будет преспокойно смешаться с толпой и удрать из города. Добыча была разделена на четыре части и лежала в корзинах этих «паломников». Последние оправдывались, пытаясь свалить вину на Сен-Мара, они утверждали, что кражу совершил он, им же предстояло только переправить драгоценности в Испанию, где они легко нашли бы покупателя в лице какого-нибудь еврея из Бургоса.
— Так вот почему вы его опоили, захватив у дома Эшевери? — насмешливо спросил д'Артаньян.
— Дом Эшевери?.. — растерялся толстяк, валивший все на мушкетера. — Нет, мы ни при чем. Мы ждали его на берегу. Он прибежал прямо к нам…
— Без плаща? Что-то не верится. Неужели он собрался дезертировать, убежать с вами, все бросить, отказаться от чести и всего остального?
— Он хотел жениться на девушке из богатой семьи и нуждался в деньгах. С ней он обо всем договорился, она должна была убежать вместе с ним. Зачем ему было за ней идти?
— Тем не менее он за ней пошел, — вмешалась Сильви. — Манеш Эшевери засвидетельствует, что он все перевернул у него дома вверх дном.
Толстяк хитро усмехнулся.
— Вдруг он и с ним сговорился? Мы-то оставались на берегу…
— А он не ходил к Эшевери?
— Нет, не ходил. Не успел бы, к тому же это было бы слишком рискованно.
— А это что? — спросила Сильви, указывая пальцем на бурое жирное пятно на замшевом камзоле мушкетера. — Шоколад — тот, который он опрокинул в жилище маршала Грамона! Эшевери покажет то же самое.
— Можете не волноваться, госпожа герцогиня, — молвил д'Артаньян. — Шоколад — хорошая улика, как и крепкий сон бедняги, которого эти злодеи наверняка бросили бы на позор и на королевский суд, а сами сбежали в Испанию. Дальнейшие подробности прояснятся позже, когда за этих людишек примется палач, которому будет поручено вытянуть из них правду… Увести их! А этого недотепу препроводить в наше расположение.
— Его ждет суровое наказание?
— Разве он не покинул свой пост? Ему оказали доверие, а он… Да еще расстался с плащом, чтобы его отсутствие было обнаружено не сразу! Он познакомится с военной тюрьмой, а дальше я позабочусь, чтобы он вернулся в семью мушкетеров. Вообще-то он хороший солдат, храбрец! Я за него заступлюсь, так и быть. Но пусть знает, что его спасительница — вы.
На следующий день Сильви получила от Сен-Мара записку:
«Я знаю, госпожа герцогиня, как вы старались ради меня. Знаю, что спасением своей жизни и чести я обязан вам одной. Отныне то и другое принадлежит только вам. Можете распорядиться ими, когда вам потребуется…»
— Бедный юноша! — прошептала Сильви, поднося его письмо к пламени свечи. — На что мне его жизнь, не говоря о чести? Быстрее бы обо всем этом забыть!
Но Персеваль схватил листок, уже начавший обугливаться, и загасил огонь каблуком.
— Такие письма не уничтожают, Сильви. Их, напротив, бережно хранят. Ведь вы не знаете, что сулит будущее вам и ему.
— Что ж, сохраните его, если желаете, — сказала Сильви со вздохом. — А мне пора наряжать инфанту к свадебной мессе.
По прошествии нескольких часов Мария-Терезия, выглядевшая восхитительной в первом своем французском туалете — платье из белого атласа, усеянном лилиями, с длинным шлейфом из пурпурного бархата, прикрепленным к плечам, — направилась к церкви. Посередине шлейф поддерживали младшие сестры Мадемуазель, а край несла принцесса де Кариньяно. Для того, чтобы на густых волосах новобрачной, вымытых с необыкновенной тщательностью, удержалась корона, потребовались усилия двух дам и парикмахера.
Под приветственные крики и оглушительный колокольный звон пешая процессия приближалась к церкви, не обращая внимания на безжалостное солнце, от которого не спасали разноцветные зонтики. Первым шествовал принц де Конде, за ним ковылял Мазарини во внушительной пурпурной мантии, с унизанными драгоценными кольцами пальцами. Третьим вышагивал король в золотом камзоле с черным кружевом, без единого лишнего украшения. За ним шла новобрачная; справа ее охранял Месье, слева — господин де Бернавиль, определенный ей в рыцари. За этой троицей семенила счастливая королева-мать, а за ней — Мадемуазель, прикрывшая свои бесчисленные жемчуга черной вуалью. Шлейфы всех этих дам, хоть и уступали по глине шлейфу новобрачной, все же создавали неудобство в прекрасной церкви со скульптурным позолоченным алтарем, где звучал великолепный хор местных певчих, заполнивших все три ряда высоких галерей.
Сильви, помнившая, каким было супружество Людовика XIII и Анны Австрийской, от чистого сердца молила юга, чтобы эта молодая пара обрела счастье, которого определенно заслуживала, но которое так редко доводится познать венценосным особам. Улыбка Людовика, глядевшего на свою молодую жену, а главное, ее взгляд, уже светившийся неугасимой любовью, позволяли надеяться на лучшее.
Анна Австрийская тоже не могла пожаловаться на память. Изо всех сил хлопоча ради того, чтобы ее сын был счастливее своих родителей, она с наступлением вечера, заботясь о ранимой стыдливости Марии-Терезии, без колебаний нарушила традиции и, задернув занавеску у постели только что улегшейся пары, попросила всех собравшихся удалиться.