– Батюшку заказывать будете? – щебетала Виола, придерживая дрожащую руку Агнии. – Считаю за честь предложить вам оперного теноpа Поливайкина. Треть жизни он играет бояр да попов. Носит натуральную бороду вороной масти… Брови у него торчат врастопырку птичьими перьями… И дородства он примечательного, фактурного. Как рясу наденет, у него с тыла такая фигура вырисовывается – иная дамочка позавидует, – она оттопырила ткань платья на турнюре. - А как важно он ходит, как поет! Отпевание снимем на фотографическую пленку – не налюбуетесь.
– Мы не закажем отпевания, – Агния убрала носовой платок в черную сумку. - Муж на дух не выносит попов.
– А музыкантов приглашать?
– Музыканты пускай будут,и побольше.
– Всех соберем, что найдутся в городе.
– Очень славно, - Агния собралась поблагодарить Виолу за предложенные услуги, но тут заскрипели дверные петлицы, и в прихожую вышел старенький доктор Феоктист Дулев.
– До утра не дотянет, – на весь дом прогромыхал Дулев, не вспомнив о том, что печальные известия принято сообщать шепотом. – Сожалею, дорогие друзья. Медицина тут бессильна.
Доктор убрал стетоскоп в потрепанный ридикюль и удалился.
Меня пропустили в гостиную первым, таково было распоряжение умирающего,и плотно закрыли за мной дверь.
Обложенный мягкими подушками Лаврентий едва умещался на кушетке с львиными лапами. На его лбу лежалo мокрое полотенце.
Увидев меня, он перестал завывать и приподнял голову.
– Прости, друг, за все, чем я тебе насолил, - простонал Лаврентий, спустив с кушетки левую руку. - Старая трещотка свела с ума колдовством. Каюсь, виноват во многом. Прости меня, Тишка. Не держи зла.
– Да, ладно, – я преодолел злость. - Прощаю. Что было, то было. Старое поминать не пристало благородным господам.
Я присел на корточки и взял его холодную руку, рассматривая черные полосы выгоревших вен.
– Знаешь, для чего я тебя позвал? – грузное туловище Лаврентия содрогнулось от боли. – Хочу взять с тебя слово, что не накажешь моих потомков местью. Они не в ответе за мои грехи. Пожалуйста, Тишка, умоляю тебя в память о былой дружбе, пообещай оберегать моих внуков и правнуков.
– Обещаю, Лаврушка, – я улыбнулся.
“Мое обещание не надежней твоего”.
– Прощай, Тишка. Не поминай лихом, – Лаврентий опустил голову на подушку и пронзительнo закричал, дергая руками и ногами.
Ни один вампир не боялся смерти так сильно, как мой бывший друг. Я чуточку надеялся, а вдруг для очищения совести он захочет вернуть мне остаток украденных драгоценностей, но этого не произошло.
– Прощай, – холодно произнеc я.
Следующим в гостиную проскочил Филипп. Снимая с вешалки пальто и одеваясь, я услышал его разговор с отцом.
– Скажите, любезный отец, это он, Тихон, отравил вас? Хоть намекните, я все пойму, - допытывался Филипп надломленным голосом.
– Да, его работа. Сначала Тихон подсыпал отраву Лейле, а сегодня настал мой черед, - из последних сил прохрипел Лаврентий.
Я бежал по лесу на пределе скорости, опасаяcь погони. Выбившись из сил, раскопал устроенное в обрыве логово геллерии и свернулся в нем, положив голову на корень сосны. В любой из обжитых нор меня могли поджидать охотники, оборотни, колдуны, самураи и невесть кто еще.
***
Похороны Лаврентия изрядно повеселили волочаровцев, в особенности, тех, кто по причине бедности отстоял далеко от высшего общества. Представление началось в одиннадцать часов вечера.
В завещании Лаврентий предписал провезти его гроб по всем городским улицам, чтобы люди испытывали зависть, глядя, с какими почестями хоронят вампира.
Выглядела траурная процессия примерно так:
Шестерка вороных коней в красных попонах медленно тянула повозку, украшенную тремя рядами цветов. На ней в открытом лакированном гробу лежал тучный вампир, одетый в темно-коричневый костюм и похожий издали на тяжелый мешок молотого зерна, привезенный c мельницы. На загримированном широком лице застыла невинная улыбка.
По обе стороны повозки маршировали самураи в традиционных широких и пестрых одеждах. Им пpиходилось придерживать гроб на каждом ухабе,иначе бы покойник вылетел из гроба, обрушился на скорбящих колoссальнoй массой и непременно раздавил кого-нибудь. Доставляли самураям беспокойства и кони последней пары упряжи. Напуганные вампирским запахом, они порой хорошенько взбрыкивали и лягали повозку.