Пока мы не охотились на людей и старались остаться незамеченными при воровских вылазках,или рядились цыганами, чтобы в пропажах скота крестьяне обвиняли их. Это пoзволяло не привлекать внимание охотников на вампиров к окруженному лесами и степями маленькому уезду.
Я был самым осторожным вампиром стаи, но в то же время и самым доверчивым. На охоте сводил риски к минимуму: нападал на жертву сбоку или сверху. Я считал безумством выскочить наперерез разъяренному кабану или лосю, как делали Фома и Ахтымбан. По той же причине я избегал волшебных существ. Их чаще слышал и чуял, чем видел, а если и видел, то мельком. Пару раз Фома вылавливал русалок из глубокого озера. Мне от его добычи не оставалось и капли крови.
Я научился доверять собратьям жизнь, хоть и продолжал их побаиваться. За проведенное в стае время я лучше узнал каждого из них.
Людмиле меньше нравилось мое обновленное тело. Она скучала по его прежней мягкости и пухлым щекам, которые ей нравилось прикусывать и пощипывать. Недоставало ей и малопонятных продолжительных фраз, все реже они проскальзывали в моей речи. Атаманша не хотела, чтобы я потерял уникальность, стал похожим на прочих ее мужчин, но я не мог остаться прежним. Kнязь Таранский умер. Вместо него на свете жил вампир Тихон, для которого всякий шажок в прошлое был сопряжен с болью утраты.
Людмила мечтала увидеть мою победу над Фомой. Я не оправдал ее надежд. Фома был настоящим отморозком. Иначе не скажешь. Он “сидел” на адреналине. Не впрыскивая при укусе яд, он высасывал насыщенную гормонами страха кровь из бьющейся в предсмертных конвульсиях жертвы. Его настроение беспричинно менялось на противоположное с резкостью раската грома. В плохом расположении духа он избегал общения, а в хорошем устраивал нам всякие мелкие пакости. В самом замечательном настроении Фома забирался с балалайкой в развилку низкого корявого вяза и орал во все горло пошлые частушки.
Ахтымбан был спокойнее Фомы. Угрюмый татарин любил проводить время в oдиночестве. После охоты он часто приходил к огромному серому валуну, скрытому под опахалами еловых ветвей. Ахтымбан садился на этот камень, поджав под себя ноги, и начинал выводить гудяще-булькающие трели на длинной камышовой дудке или тихо напевать на родном языке. Заунывные песни он посвящал разбросанным по степи могилам павших в боях предков, слезам матери, отправившей маленьких сыновей в ханский стан постигать военную науку,и скитаниям неприкаянной души, подoбно степному переменчивому ветру рвущейся то в один, то в другой неведомый край. Ему я частично доверял. Ахтымбан был хорошим учителем, но в процессе обучения я чаще наблюдал за ним со стороны, чем расспрашивал о секретах выживания в лесу.
Грицко нėдавно попал в беду. Его так сильно помял и ободрал громадный медведь, что он оказался на волоске от гибели – не естественным путем. В вампирском сообществе бытует жуткий обычай пожирать серьезно раненных собратьев, дабы нė обременять стаю обузой.
Я вовремя заметил, как вампиры окружают едва живого Грицко, и подскочил к нему. Ρазвернувшись к Людмиле, я утробным рыком оповестил ее о намерении драться за его жизнь. Мой подвиг сочли забавной выходкой придворного шута, но Грицко оставили в живых. Я перетащил его в кладoвой отсек норы. Пять ночей я охотился для него, приносил ему зайцев и косуль до его полного выздоровления.
Спасенный разбойник не стал моим другом. Моя “глупая выходка” сильнее пошатнула его и без того непрочное положение в стае. Грицко замкнулся в себе. Он стал избегать общения как с мужчинами, так и с женщинами. Я считал его ярым женоненавистником, но время открыло мне, что он питает равную ненависть к представителям обоих полов. Грицко выглядел потерявшимся в чужом мире странником. Некогда веселый балагур, выходец из запорожского казачества, превратился в хмурого ворчуна, разуверившегося в смысле жизни.
Характер Яны оставался для меня неразгаданной загадкой. Она старалась жить весело и беззаботно, но в глубине души носила некую тяжесть . Яна была очень красивой женщиной. С наступлением сытой жизни ее красота расцвела пышнее. Лучше других вампирш она следила за собой. Яна часто меняла наряды и сооружала высокие прически, накручивая волосы на еловые шишки и обвязывая их соломой.