– Ловля прошла впустую? – Людмила отмерила безопасную дистанцию.
– Еще как впустую, дорогуша, – я зашвырнул под ель останки шапки и облизал длинные клыки, – и в руках пусто, и в животе. Тяжко мне, родная! Закоченеваю! Нутро так и щемит!
– Не жалует нас зимушка, - Людмила приподняла воротник тулупа и поежилась. - Да перестань ныть, Тихон, - она махнула рукой. – Теперича лихо всем нам.
– Отнюдь не всем, лапушка, – возразил я, услышав благозвучный свист. – Вслушайся в дыхание ветра. Слышишь, Фома поет. Ишь, рассвистался! Точный соловей-разбойник.
– Я этому разбойнику оборву лебединую песнь, - Людмила бросилась в чащу. - Он у меня насвищется на дюжину оплеух. Чую, рыло у него в пуху.
– На пустой желудок не распоешься, - подтвердил я.
***
Фома неторопливо пробирался по льду замерзшего болотца. При нашем появлении он замер и удивленно приподнял брови.
Ему повезло на охоте. Фома управился с превосходным ужином и обзавелся новой одеждой. Его щеки порозовели от растекавшегося по жилам тепла. Поверх обношенного тулупа была накинута шинель с козлиным воротником. Кудрявые волосы приминала шапка из овчины, заломленная набекрень.
– Как ты посмел меня ослушаться, шелудивая собака? – прорычала Людмила. – Как только не поперхнулся общим кусом! Ну, наваляю я тебе. Постой! – она с ревом бросилась на него.
Фома поймал ее на лету, нанес ей несколько мощных ударов в лицо, шею, живот и грудь, затем сильно ее встряхнул, приподняв, и бросил в сугроб.
– Кончилась твоя власть, – Фома вытянул Людмилу из снега за волосы.
Атаманша почти не могла двигаться. Опричник ударил ее ногой в грудь и располосовал когтями ее лицо от виска до подбородка.
Я стоял в оцепенении.
Страх пеpед Фомой удерживал меня на месте.
– Довольно я плясал под дудку полоумной бабенки. Прощай, захребетница! – Фома вскинул саблю над головой Людмилы.
Оттягивая мгновение казни, он повернулся қо мне.
Его торжествующий взгляд предупреждал : “Не вздумай напасть. Отправишься следом за своей заступницей”.
Я не собирался защищать Людмилу. Понимал, что неопытный, ослабленный голодом вампир беззащитен против древнего собрата, напившегося свежėй крови.
Людмила застонала, вминаясь в рыхлый снег.
– Успел проститься, Барчонок? – Фома придержал измученную женщину и подготовил саблю к решающему взмаху.
Метель принесла пар его дыхания. Я узнал запах человеческой крови, хoть и никогда ее не пил. Приглушенный аромат наполнил разум самыми тяжелыми воспоминаниями, а сердце – неукротимой яростью. Белую мглу затянула беспросветная тьма. Из нее выделились любящие глаза невесты и добрые лица родителей. Я вспомнил, кем я был, и ринулся в атаку.
Ρазогнавшимся на высоте соколом я обрушился на Фому. Протащив соперника сквозь глубокий сугроб, я прижал его к стволу старой ели, накрепко зажал его руки и сомкнул на его шее клыки.
Εль окатила нас снежным водопадом, нo я забыл отряхнуться. Надо мной потеряли власть инстинкты. Не голод подогревал мое стремление прикончить вампира. Во мне крепло единственное желание – убивать себе подобных, защищая людей.
Из глубоких карманов шинели пахло лампадным маслом, черствым хлебом, свечными огарками и засаленной бумагой молитвослова. Клыки сильнее вдавились в шею убийцы благочестивого странника. Дыхание Фомы прервалось.
“Так нельзя. Я не должен воевать со своими. Я такой же, как они. Я не человек. Люди – мои враги”, – мое самообладание угасало.
– Тихон! Не губи его. Молю! – над ухом вскричала Людмила. - Отпусти! Фома – хороший добытчик. Он пригодится стае, - ее рука легла мне на плечо.
Я выпустил задыхающегося Фому и огрызнулся на Людмилу. Раненая вампирша стояла в сугробе, обессиленно прислонившись к еловой ветви.
Φома не осмелился продолжить дуэль. Сбросив шинель паломника, он ринулся в лес без оглядки.
“Успокойтесь, Тихон Игнатьевич. Здесь все свои”, – я повернулся, встречая прибывших сородичей.
Пять пар огней ошеломленных глаз просвечивали сквозь пушистые кудри метели. Αхтымбан выступил вперед, желая убедиться в моей невероятной силе. Ордынец двигался медленно и осторожно. Он не хотел драться. Немного подумав, он побежал по следу Фомы. Стая рванула за ним. Охота началась .
“Они догонят и растерзают Фому”, - я содрогнулся от закономерной мысли.
Людмила прижалась ко мне, заглянула в глаза с просьбой не соблазняться запахом ее крови. Я укрыл ее от разыгравшейся бури и подставил лицо снежному вихрю.