Нет, нельзя, чтобы гнев Гордона распалялся на других. Если с Хранителями что-то случится, это приведет в ярость кланы востока и запада, и тогда война точно неизбежна. В конце концов, именно он, Финнеган, причина, по которой его брат превратился в монстра, и, возможно, отчасти в этом есть его вина, — ему и предстоит расплачиваться.
— Гордон! — закричал он, обращаясь к потолку. — Останови это, давай потолкуем. Я знаю, что тебе нужно.
— Правда? — зазвучал в его ушах знакомый вкрадчивый голос. — И что же это? Просвети меня.
— Теперь, когда ты обрел могущество, свободу и огненное сердце, есть лишь одна вещь, которую ты жаждешь получить.
— Так-так.
— Меня. Мою смерть.
— Ты ошибаешься, глупый Финни, — прошипел Гордон у него в голове. — Если бы ты был мне нужен, я бы убил тебя по щелчку пальцев. Я бы превратил тебя в глыбу льда и сбросил с крыши. Я бы вывернул тебя внутренностями наружу и заморозил кровь в твоих жилах, чтобы сосать ее, как леденцы. Я бы приказал Ледяным, чтобы они разорвали тебя на четыре части, и скормил бы твое тело волкам.
— Но это было бы слишком просто, правда? Это была бы не настоящая победа, ведь у меня нет и половины твоего могущества. У меня есть другая идея.
— Я весь внимание.
— Давай сразимся как равные, — предложил Финнеган. — На шпагах, как в детстве, когда мы еще не знали холода.
— Ты думаешь, что лучший фехтовальщик, чем я? — с вызовом прищелкнул языком Гордон. — Наш учитель благоволил к тебе и плясал под твою дудку, думая, что так завоюет расположение отца.
— Возможно, — ядовито улыбнулся Финнеган. — А может быть, тебе просто не хватало сноровки и дисциплины. Честный бой — лучший способ выяснить, кто из нас действительно заслуживает титул и могущество.
Гордон замолчал, взвешивая предложение, и спустя мгновение появился перед Финнеганом со сверкающей шпагой в опущенной руке.
— Я согласен. Довольно, мои славные поданные, вы потрудились на славу, — приказал он Ледяным, и те мгновенно замерли. Хранительницы тоже остановились.
— Как остроумно предложил мой старший братец, все решит честный бой. В живых останется только один, он и станет Ледяным Королем. А теперь расступитесь! Нам нужно пространство. Ан Гард!
Ледяные покорно шагнули к стенам, освобождая центр помещения. Гордон двинулся к дальнему концу зала. Достигнув края комнаты, он развернулся со шпагой, прижатой к груди, и плотоядной усмешкой на алых губах:
— Эт-ву прэ?
Финнеган занял позицию:
— Алле!
И бой начался. Гордон с самого начала взял атакующую позицию, проворно и напористо наскакивая на брата, чтобы оттеснить его к дальней стене комнаты. Он блефовал, прыгал, дразнил, высовывая блестящий алый язык, и выкрикивал оскорбления. Финнеган молча отражал удары, отступая под натиском. Он не прерывал зрительного контакта, и движения его были коротки и скупы. На фоне гибкого и стремительного брата, он казался почти что неповоротливым.
— Честно говоря, я думала, что Финнеган фехтует лучше, — взволнованно прошептала Крессентия Хранительнице Запада, и та успокаивающе коснулась ее ладони.
— Финнеган просчитывает свои риски. Гордон не щадит себя, растрачивая энергию в первые же минуты. Очень скоро он запыхается, и тогда будет наилучший момент, чтобы одолеть его.
Устав от ближнего боя, Гордон ринулся вперед со шпагой наперевес. Финнеган уклонился, опуская лезвие, чтобы отклонить удар, а когда Гордон попытался нанести ему укол со спины, резко вскинул руку влево и вверх, направляя шпагу острием вниз, блокируя удар, и изящным круговым движением пригвоздил шпагу Гордона к полу, развернувшись к нему лицом. Рыча, Гордон отскочил назад, разрывая дистанцию, но тут же кинулся вновь с яростной серией рубящих ударов.
— Твой сын фехтует лучше тебя, — хмыкнул Финнеган, занимая оборону. — И прекрати смотреть на лезвие, это ошибка новичка. Смотри мне в глаза — так ты поймешь намерение. Нас ведь этому учили.
У Гордона больше не было сил, чтобы возразить. Он взревел и бросился вперед, лезвием исполосовав брату щеку. Рукой в белой перчатке граф коснулся лица — ткань окрасилась в красный.
«Пора заканчивать с этим», решил он, оставляя оборону и переходя к атаке. Если Гордон атаковал довольно сносно, то оборону держать не умел совсем. Несколькими движениями Финнеган отвел его шпагу в сторону и нанес быстрый колющий удар, чувствуя как лезвие со всхлипом пронзило мягкую плоть. Гордон согнулся, схватившись за бок.
— Подожди, — прохрипел он, со звоном роняя шпагу на пол. — Дай… дай мне руку.
— Прикончи его! Ну! — не выдержав, закричала Крессентия.
Финнеган медлил. Он видел, как выражение лютой злобы на лице брата сменяет выражение беспомощного удивления, как у ребенка, перед которым вытянули два кулака, предлагая угадать, где конфета, а потом разжали пальцы, показывая пустые ладони. Глаза Гордона больше не полыхали ненавистью, в них отражалась предсмертная мука. И Финнеган, глядя на это лицо, которое так походило на лицо, которое он видел в зеркале, невольно вспомнил их детство.
Они не всегда ненавидели друг друга. Лет до пяти они жить друг без друга не могли. Они были близнецами, и их связь была глубинней связи между детьми и родителями, глубинней связи между влюбленными. Им снились одинаковые сны, они могли передавать сообщения на уровне мыслей, а стоило одному пораниться, боль чувствовали оба. Мать говорила, в младенчестве у них был даже собственный язык, и гувернанткам пришлось насильно запрещать его использовать, пока он совсем не вышел из обихода. Но, чтобы понимать друг друга, им и не требовались слова, — они и так знали, что чувствовал каждый в любой момент времени.
Все изменилось, когда между ними возникли очевидные различия: когда отец начал готовить Финнегана к роли, которую тому предстояло занять, и Гордон почувствовал себя преданным. Тогда связь между ними не то чтобы порвалась, но померкла, став едва ощутимой. Теперь, глядя на умирающего брата, Финнеган забыл о той боли, которую они причинили друг другу, об Элинор, о безумии, о заточении в зеркале. Он видел перед собой часть своей собственной души, которая умирала, и он снова чувствовал мистическую связь между ними: сильную, как никогда прежде.
— Гордон, я прощаю тебя, — сказал он, сжимая протянутую руку, помогая брату остаться на ногах. — Я тебя прощаю.
— Мне не нужно твое прощение, — прошипел тот, и вдруг с неожиданной силой и коварством сомкнул руки на шее графа. — Я тебя ненавижу! Ты лишил меня всего, что мне было дорого! И ты за это поплатишься!
Запрокинув шею, он визгливо захохотал, и его тело и тело Колдбалда-старшего окутало голубое сияние. Хранительницы попытались броситься на помощь, но нашли себя прикованными к месту.
— Мы условились на честный бой, — прохрипел Финнеган, делая отчаянные попытки вырваться, но чувствуя, как холод, к которому взывал брат, заворачивается вокруг него, как бинты вокруг мумии.
— Тебе стоило внимательнее смотреть мне в глаза. Может быть, тогда ты бы и сумел понять мои намерения. А я вовсе не намеревался позволить тебе уйти отсюда живым.
Голубое сияние усиливалось, и Финнеган чувствовал холод, который проникал прямо в сердце. Он будто нырнул в прорубь, ноги потеряли чувствительность, так, что Гордону можно было больше не держать его, Финнеган и так не смог бы пошевелиться. Холод больше не подчинялся ему, он его уничтожал, пожирая изнутри, будто огромный невидимый паразит. Граф смотрел в лицо брата и читал на нем слепую ненависть и торжество. А потом Гордон вдруг вздрогнул и пошатнулся, его рот открылся, и он рухнул на колени. Сквозь голубое сияние, окутавшее его, Финнеган увидел Себастьяна со шпагой в руках, лезвие которой было перепачкано в крови. Тело мальчика дрожало крупной дрожью, в глазах стояли слезы. Финнеган перевел взгляд вниз на тело брата. Гордон не корчился в муках — он уже был мертв. Его тело на глазах покрылось ледяной коркой, которая треснула и разлетелась на осколки, смешавшись с остатками поверженных Ледяных.