Вскоре оказалось, что Оливия поспешила с предположениями: намерений посвящать ее в свои секреты у Колдблада не было. Вместо этого, пройдя по длинным галереям, они вышли к застекленной двери, открыв которую, оказались в оранжерее. Удивительно, но вчера, во время прогулки по окрестностям, Оливия упустила ее из виду.
После полумрака замка свет помещения показался леди Колдблад мучительно ярким, а от душного, наполненного благоуханием воздуха закружилась голова. Щурясь, она оглядывалась по сторонам, точно мышь, выглянувшая из норы.
Узкая дорожка несколько раз разветвлялась, проходя под витиеватыми арками, увитыми плющом. Вдалеке слышалось журчание воды и плеск фонтана. Растительность была буйная, но однообразная: ее основу составляли кусты белых роз, рассаженные вдоль тропинок с идеальной симметрией. Оливия мимоходом подумала, что место смотрелось бы куда лучше, допусти Колдблад немного художественного беспорядка: тогда не было бы столь раздражающей взгляд искусственности, когда взгляду не за что зацепиться.
— Так значит, вы любите розы, — многозначительно протянула она, будто это о чем-то ей говорило.
— Только белые.
Граф заложил руки за спину и медленно пошел по дорожке, поскрипывающей насыпным гравием.
— Мне нравится белый цвет, — сказал он. — В отличие от других, в нем есть логическая завершенность. Поглощая все остальные цвета, взамен он предлагает пустоту. Никого не вводит в заблуждение, никого не щадит. Бездонный и беспристрастный, это цвет начала и конца, постоянства и времени, холода и солнца. Он напоминает нам, что в истоках всего лежит ослепительное и прозрачное ничто. Что наша жизнь — искра, снежинка, раз преломившая солнечный луч.
Оливия кивнула с задумчивым видом, пряча скучающий взгляд. Модным нынче беседам о высоких материях она предпочитала светскую болтовню о пустяках. Разговоры ни о чем были для нее покровом, за которым она могла спрятать сокровенные мысли. Ей оставалось лишь беспечно играть словами, поочередно меняя маски, оберегая то хрупкое внутри от чужих липких и любопытных пальцев. Возвышенные размышления требовали осторожности, плохо сочетавшейся с остротой ума, и она всегда пасовала, даже если у нее было что сказать.
— А почему розы?
— Прихоть.
Оливия, почувствовав, что момент подходящий, перешла на доверительный тон и пошла в ногу с графом:
— Ваша светлость, я чувствую, что сейчас самое время мне узнать о том, зачем я здесь. Я знаю, вы не любите расспросов, а малейшее проявление любопытства кажется вам серьезным проступком, но держать меня в неведении относительно моей доли, как минимум, жестоко и, совершенно точно, не достойно джентльмена.
— Когда ты негодуешь, дорогая, то выглядишь гораздо старше своих лет, — улыбнулся Колдблад. — Складочки, которые появляются на лбу и около губ, со временем, конечно, превратятся в морщины. Но не стоит волноваться на этот счет: тебе это только добавит шарма.
— Не дразните меня, — нахмурилась Оливия. — Ваше попытка увильнуть от разговора неубедительна.
— Также неубедительна, как твоя игра в очарование?
— Я не удостою ответом это замечание, — вскинула подбородок девушка. — И я все еще жду вашего ответа.
Они вышли к фонтану и остановились, любуясь переливающимися на свету брызгами, а потом, пройдя несколько шагов, расположились на стоявшей здесь же неподалеку скамье.
— Иногда правда приносит лишь разочарование и сожаления. На твоем месте, я бы предпочел жить в счастливом неведении, — сказал граф, уставляя трость в землю, а подбородок упирая в набалдашник. Его взгляд застекленел, дыхание потяжелело.
— Нет, ваша светлость, это не тот случай. Туману я всегда предпочитала ясность.
— Ты полюбишь меня, — сказал граф.
— Я не знаю, — растерялась Оливия. — Все может быть… когда-нибудь. В любом случае, это не ответ.
— Нет, дорогая, это и есть ответ. Вот почему ты здесь. Ты будешь любить меня.
От возмущения Оливия подскочила на месте. «Вот еще!» — чуть было не выкрикнула она из чувства противоречия, но передумав, презрительно закатила глаза:
— Значит, вам бы этого хотелось? При этом, вы утверждаете, что мною не очарованы. Я вижу здесь противоречие. Зачем вам любовь человека, к которому вы равнодушны?
— Ничто не может сравниться с радостью обладания чужим сердцем, — пояснил Колдблад. Его серые глаза зловеще сверкнули. — Ты знаешь, сердце обладает исключительной ценностью. С ним нужно обращаться бережно.
— Вот оно что! — внезапная догадка показалась ей столь блистательной, что Оливия в порыве чувств стукнула себя кулаком по колену, невольно скопировав любимый жест мистера Хаксли. — Себастьян!
— Себастьян? — поднял брови граф.
— Вот чем, оказывается, объясняется его пребывание здесь! Он стал вашей первой жертвой?
— Жертвой? — отчетливо выговаривая каждый звук, переспросил Колдблад. — Я боюсь, Оливия, ты сделала неверные выводы. Этот мальчик мне дорог. Да и речь не идет о жертвах. Ты будешь счастлива отдать мне свое сердце, будешь даже умолять, чтобы я его взял. Я, разумеется, проявлю снисходительность.
— Что ж, дорогой граф, — поднялась на ноги Оливия, — вынуждена вас разочаровать: со мной вы прогадали. Мое сердце никогда не будет принадлежать вам, если только вы не вырежете его из моей груди. Возможно, не скажи вы мне правды, я бы позволила себе потерять голову — просто со скуки, забавы ради. Но вы сначала объяснили механизм, а теперь собираетесь показывать фокус. Ваши надежды обречены на провал. И знаете что? Вы мне даже не нравитесь.
— Терпение, Оливия. Терпение, — улыбнулся Тот-Кто-Живет-На-Холме, успокаивающе подняв руку.
Но леди Колдблад уже его не слышала. Ее каблучки застучали сначала по гравиевой дорожке, потом по ступенькам. Он сумасшедший! — повторяла она себе. — Безумец, совершенный безумец!
Но не мог же он не предвидеть ее реакции на это неожиданное и дикое признание? Разумеется, все он знал загодя, все просчитал и выбрал лучшую стратегию. Выходит он тоже играет в игры, играет на поражение. Если бы он добивался ее чувств, то не стал бы ставить себе палки в колеса. Значит ли это, что он солгал? Мерзавец! Он так и сделал — это единственное правдоподобное объяснение! Он намеренно спровоцировал ее возмущение, чтобы оградить себя от лишних вопросов! Так? Так же? Так?..
Сердце бешено стучало в груди, а ответа все не было.
Внезапно из-за угла показалась фигура, и, чтобы не налететь на нее, Оливия резко остановилась, прижавшись к стене.
— Простите, миледи! Это моя вина! Я такая неуклюжая! Вы не ушиблись?
Снова она, Ката, эта вездесущая дурнушка. Кажется, она единственная, кто хоть что-то знает о графе. Но можно ли ей доверять?
— Вы-то мне и нужны, дорогуша, — сказала Оливия. — Я хочу с вами поговорить.
Гувернантка покорно кивнула, робко улыбаясь:
— Разумеется, миледи… Я к вашим услугам.
— Пойдемте, вы проводите меня до моей комнаты: я все еще плохо ориентируюсь в этом лабиринте. А по пути ответите на вопросы.
— Простите меня, но я должна… — попыталась запротестовать Ката, но Оливия нахмурилась и, бесцеремонно схватив ее под локоть, потащила за собой по коридору.
— Когда вы в первый раз оказались в замке, штат прислуги был совсем другим, верно?
— Да, миледи, — покорно призналась Ката, беспомощно оглядываясь через плечо.
— И что с ним случилось?
— Через три года его светлость всех распустил.
— Почему? — раздраженно фыркнула Оливия. — Отвечайте уже по существу, желательно сложносочиненными предложениями.
— Я не знаю почему, миледи… — промямлила Ката. — Его светлость выплатил последнее жалованье и нанял новых людей.
— Неужели он никак не объяснил причин? А что говорили слуги? Наверняка, ходили слухи?
— Не знаю, миледи, я не застала этот момент: мы с Себастьяном были в отъезде.
— Ладно, — успокоившись, протянула Оливия, чувствуя, что хватила лишнего, и еще немного, и девчонка, чего доброго, разрыдается. — Очень хорошо. Дать вам платок?
Ката закусила губу и покачала головой:
— Вы очень добры, миледи.
Но доброта Оливии была лишь короткой передышкой, чтобы собраться с мыслями. Позволив гувернантке перевести дух, она продолжила наседать с новой серией вопросов: