А между тем Генриху II три месяца назад исполнился сорок один год.
Теперь в руках у королевы было второе предсказание – правда, весьма туманное, – катрена Мишеля Нострадамуса.
Король пробежал глазами по листу. Там было написано:
Кардинал посоветовал королю порвать эту бумагу и забыть о ней, на что Генрих, по словам очевидца, отвечал: «Зачем? Гадальщики говорят иногда правду. Я не забочусь о том, умру ли я той или иной смертью; я готов умереть от чьей бы то ни было руки, лишь бы слава осталась за мной». Затем он объявил, что не поедет в парламент. Кардинал поспешил к Диане де Пуатье, чтобы рассказать ей о неуступчивости короля. Фаворитка успокоила его и пообещала, что Генрих завтра будет в парламенте.
Вьелевиль, оставшись на ночь дежурным офицером, отдал приказ никого не пускать во дворец. Но для Дианы не существовало запретов.
Генрих нашел Диану в спальне. Она лежала на кровати, распустив волосы, руки и плечи ее были обнажены. Несмотря на сладострастную позу ее тела, взгляд ее был неласков…
Кардинал Лотарингский, не сомневавшийся в успехе визита Дианы де Пуатье к королю, тем же вечером дал знать всем кардиналам и епископам, находящимся в Париже, чтобы они утром были в Турнельском дворце. На следующий день он появился перед Генрихом в сопровождении кардиналов Бурбона и Пельве, архиепископов Сенского и Буржского, епископов Парижского и Санлисского, трех докторов богословия и инквизитора Деморшаре.
Диана добилась своего. Король во главе гвардии и со-путствуемый ста дворянами отправился в парламент, где его не ждали. Посреди общего замешательства он сел на свое кресло под балдахином и сделал знак генерал-прокурору продолжать заседание. Королевский кортеж внушил страх советникам парламента, и слова Генриха о том, чтобы каждый высказывал свое мнение свободно, не разрядили обстановку.
Первый президент Леметр, президенты Минар, Сен-Андре, де Ту, Сегье и де Гарле подали свои голоса за осуждение еретиков; президент Белле сказал, что должен еще раз прочитать протоколы дела. Когда очередь дошла до дю Фора, то он весьма нелестно высказался о пастырях Церкви, чем вызвал глухой ропот среди советников и в свите короля.
Теперь очередь была за дю Буром. В полной тишине прозвучали его слова, обращенные прямо к королю. «Призвав на помощь Провидение, которому всякий должен повиноваться, – повествует современник, – он распространился относительно того, что бесконечное число преступлений, осуждаемых законом, как то: богохульство, клятвопреступление, прелюбодеяние, невоздержность, разврат, – не только остаются безнаказанными, но даже поощряются с самой постыдной наглостью, и в то же время подвергают мукам множество людей, не виновных ни в каком преступлении. В оскорблении величества этих людей обвинить нельзя, потому что они говорят о короле только в своих молитвах, чтобы пожелать ему всех благ; их нельзя также назвать нарушителями законов, потому что они никогда не пытались восстановить какой-нибудь город против правительства, они никогда не побуждали жителей королевства на преступление. Несмотря на все старания и лживые свидетельства, до сих пор нельзя было доказать, что они даже думали о чем-нибудь преступном. Вся их вина заключается в том, что, вразумленные словом Божиим, они открыли чрезмерные и постыдные пороки римского могущества, которые приближают это могущество к падению, и требуют реформы – и вот за что их обвиняют в мятеже».
Слушая дю Бура, члены парламента застыли, сжавшись на своих скамейках в ожидании королевского гнева. Король же, покраснев до ушей, ибо отлично понял, кого подразумевал дю Бур, говоря о безнаказанных развратниках, приказал коннетаблю Монморанси тут же арестовать дю Бура и дю Фора и передать их капитану гвардии Монтгомери для сопровождения в Бастилию. Дела еретиков были переданы кардиналу Лотарингскому, чтобы он мог распоряжаться ими по своему усмотрению. Чуть позже последовал высочайший приказ об аресте советников Антуана Фюме, дю Феррие, Николя дю Валя, Клода Виоля, Эсташа де ла Порта и Боля де Фуа. Дю Феррие, дю Валь и Виоль успели бежать, остальных же заключили в Бастилию, в узкие камеры, как самых опасных преступников. Возле каждой двери была поставлена стража, узникам запрещались всякие сношения с внешним миром.
На другой день была назначена комиссия для суда над дю Буром. После первого же заседания Генрих II в ярости крикнул, что хочет своими глазами видеть, как поджарят дю Бура.
Вслед за тем последовали странные события, сильно подействовавшие на воображение парижан. 30 июня, на третий день турнира, Генрих, как и обещал, принял участие в поединках. На его шлеме развевался черно-белый султан – это были цвета Дианы де Пуатье. Первым противником короля стал герцог Гиз. Они несколько раз ломали копья, не обращая внимания на призывы Екатерины Медичи прекратить поединок. Затем Генрих, бравируя своей выносливостью, вызвал на бой графа Габриеля де Монтгомери. Дважды преломив копья, противники схватились в третий раз. Граф нанес сильный удар в шлем короля: забрало открылось и сломавшийся наконечник, попав королю в правый глаз, проник в череп. Через несколько дней Генрих скончался в страшных мучениях[13]. Протестанты не преминули отметить, что рана в глаз была наказанием Господа за желание короля видеть своими глазами казнь дю Бура.
Другое происшествие касалось президента Минара, которого дю Бур старался заставить отказаться от участия в этом процессе; когда тот не согласился, дю Бур произнес: «Бог сумеет заставить тебя». Советник взывал лишь к совести своего гонителя, но 12 декабря Минар был убит перед своим домом, и это опять посчитали возмездием свыше.
Таким образом, случай распоряжался событиями с искусством опытного драматурга. Погребальные факелы мешались с брачными свечами, и наряду с пышным величием земных владык народ мог видеть их бренность.
Процесс над дю Буром продолжался долго, так как советник использовал все свое искусство адвоката, чтобы затянуть его ход, и не раз блистательным образом обнаруживал несправедливость возводимых на него обвинений и нарушения форм судопроизводства. О мастерстве, с которым дю Бур вел свою защиту, можно судить по тому, что архивные материалы по его делу составляют двадцать томов. Наконец судьи предпочли на время отложить допросы дю Бура и заняться делами других обвиняемых. Булара пришлось отпустить, поскольку освидетельствование его дочерей доказало их чистоту и лживость показаний свидетелей. Де ла Порта освободили с условием, что он публично признает справедливость королевских указов против лютеран – президент подчинился решению судей. Де Фуа должен был публично подтвердить свою верность Католической Церкви и на год лишался звания советника парламента. Дю Фор был лишен этого звания на пять лет и помимо того должен был уплатить штраф в 400 ливров.
Дю Буру друзья за деньги выхлопотали папскую буллу, вызывающую его на суд в Рим. Они уговаривали его воспользоваться этим случаем и по дороге в Италию скрыться, но дю Бур, как некогда Сократ, отказался выйти из тюрьмы без оправдательного приговора.
14 декабря процесс над ним был возобновлен в связи с тем, что немецкий курфюрст Фридрих хотел пригласить дю Бура в университет города Гейдельберга, для чего направил в Париж послов, поручив им исходатайствовать для него помилование. Теперь судьи торопились вынести обвинительный приговор, дю Бур же как будто шел им навстречу и отвергал все попытки его адвоката найти какой-нибудь компромисс.
22 декабря суд зачитал ему смертный приговор. По словам советника де Ту, дю Бур не выразил никакого удивления и сказал, что прощает тем, которые судили его по совести, хотя и сожалеет об их ослеплении. Затем, воодушевясь, он крикнул судьям:
13
Монтгомери, спасаясь от мести Екатерины Медичи, бежал в Англию, где перешел в протестантство. В годы гугенотских войн он стал одним из вождей протестантов и был обезглавлен по королевскому приказу в 1574 г.