И он стал смеяться, глядя на игравших в карты урок — «будущих мудрых учителей и вождей человечества».
— Значит, — продолжал он после смеха, — вся суть дела в силе и власти, в том, кто кого поскорее объегорит? А раз так, то я пока продолжаю оставаться уркой, да еще и паханом. Я часто задаю себе вопрос, что бы ответил мне на это мой покойный отец? Если бы он мне ответил то же, что и вы говорите, то я…
Он запнулся, не договорил начатой фразы, быстро поднялся с нар, поблагодарил меня за беседу и стал смотреть в окно, напевая слова Есенина из «Письма к матери».
Затем он снова подошел к нарам и со слезами на глазах очень тихо проговорил:
— Я очень хочу стать другим человеком… таким, как был мой отец… Так хочется правды, и над головой уголочек чистого праведного неба с ясным солнцем и сверкающими звездами!
Он мотнул головой и еще раз пожал мне руку за беседу и молча отошел к своей компании.
Я смотрел на него и думал: сколько сотен тысяч молодых людей, подобных Мартыну, искалечила преступная шайка большевиков и кто успокоит их мятущиеся души?
Позже, спустя несколько месяцев, когда я находился в Сибири, мне рассказывали, что Мартын Задека вместе с другими уголовными заключенными, был переведен в другую камеру, из которой сделали подкоп, довели его до наружной тюремной стены, но кто-то «стукнул» — и затея провалилась.
После этого их вскоре судили и с разными сроками направили в концлагери.
Иван Бойко
До октябрьского переворота он жил в одной из станиц Кубани, имел свой домик, усадебку с огородом, сеял хлеб. А в худые годы, когда еще жил с отцом, батрачил у богатых казаков, зарабатывал хлебом, кукурузой, «маслянкой». И у него всегда сходились концы с концами, со стола не сходил белый пшеничный хлеб, а из кладовой и погреба — разные припасы. От германской войны он сумел отвертеться и военную повинность проходил в Новочеркасске.
После 1917 года, поверивши большевистским лозунгам и обещаниям, пошел «углублять» революцию. Был на Украине, в Крыму, на Висле. В 1921 году демобилизовался. С красноармейскими документами на руках, он, как бывший батрак и буденновец, сразу же попал в актив станицы и был введен членом в станичный совет. В годы НЭП'а он увлекался личным хозяйством, имел хорошую скотину, свиней, выстроил себе новый дом, приобрел городскую мебель, обзавелся «культурной» одеждой… Словом, «обогащался», но из актива не выходил и советскую власть поддерживал. Так он дожил до коллективизации и страшного голода.
Раскулачивание и высылка в Сибирь не только казаков, но и иногородних, произвела на. него тяжелое впечатление. Он стал пересматривать свое отношение к большевизму и почувствовал себя противником его. От былых, опьянявших его в годы революции лозунгов, не осталось и следа. Его товарищи, за исключением немногих, думали то же самое. Некоторые покидали станицу и уезжали в промышленные центры, другие чувство разочарования в большевизме — заливали «горькой».