Летом 1939 года несколько человек заключенных были изъяты из лагеря и посажены в новую только что выстроенную тюрьму. Им было предъявлено новое обвинение в подготовке террористического акта против… Завенягина. Обвиняемые написали ему заявление с просьбой разобрать их дело и снять с них тяжкое обвинение. Павел Абрамович собственноручно ответил им на их же бумажке:
«В готовившееся на меня покушение не верю, но помочь вам ничем не могу». После этого коттедж стал охраняться часовыми. Однажды кто-то из соседей по нарам угостил архитектора Миллера сладким чаем с белыми сухарями. Он ел предложенное ему угощение, вздыхал, охал и, наконец, допивая последнюю чашку чая, сказал:
— О, какой добрый сердце имеет русский человек! И почему ему навязали такой уродливый социализм?
— Потому же, почему и вы из свободного немецкого архитектора превратились в советского арестанта, — ответили ему рядом лежавшие на нарах заключенные.
Возмездие
История этого дела такова.
В годы НЭП'а, соблазнившись лозунгом Бухарина «обогащайтесь», он бросил батрачествовать, женился и стал обзаводиться хозяйством.
К концу двадцатых годов, на 10 гектарах полевой земли, он уже имел две пары лошадей, три коровы, десятка два овец, две свиньи, пятнадцать кур, собаку и кошку. Одним словом «окулачился». А когда, в 1930 году, он отказался вступить в колхоз, его вместе с другими объявили «злостными кулаками», обвинили в «кулацком саботаже», судили и темной ноябрьской ночью расстреляли на разгромленном кладбище города П. Семьи расстрелянных были вывезены куда-то на Урал.
…В 1937 году, в одном из Средне-Азиатских овцеводческих совхозов «летучая кавалерия» комсомольцев обнаружила вредительскую группу «врагов народа», в которой очутился и пастух того же совхоза Дмитренко. Часть этой группы расстреляли, а часть с разными сроками отправили в концлагеря.
Дмитренке дали 10 лет и осенью того же года привезли в Заполярье. По состоянию здоровья он имел третью категорию и работал дневальным и истопником в бараке плотников. О себе и своем прошлом он почти никому не рассказывал, вел себя очень замкнуто.
Соседом его по нарам был один глубоко верующий человек, с которым он всё-таки делился своими переживаниями.
Потерявши всё в жизни, он охотно слушал беседы о Боге и религии и не раз, взволнованный ими, плакал.
— Неужели над этими палачами никогда не прогремит кара Божия? — часто спрашивал он своего соседа.
— Тогда я увидел бы, что хоть на небе еще осталась Правда… А до этого я не могу верить, как ты…
Когда в 1939 году в наш лагерь прибыло несколько партий арестантов из бывших партийных работников, среди них оказался и прокурор из П.
— Ничего, — говорил своему соседу Дмитренко, — на эту морду, когда пробьет ее час, я наведу такой ужас, что от одной лишь встречи со мной он или с ума сойдет или же подохнет. Этот палач из нашего района, — он меня хорошо знает! Я ему, гаду, скажу: «Ну, дружок, ты тогда расстрелял меня, но я вот воскрес, и теперь уж буду тебя судить».
И он шепотом рассказал:
— Я был легко ранен, притворился мертвым, примерно, через час, после расстрела, выбрался из плохо засыпанной землей могилы, на хуторе у знакомых подлечился и под чужой фамилией очутился в Средней Азии. Как видишь, под этой фамилией я попал и к тебе в соседи…
…Спустя несколько недель, бывшего прокурора из П. нашли в уборной.
Когда труп был вытащен и обмыт, в затылке его нашли глубокую ножевую рану. Убийцы остались необнаруженными. Обсуждая происшествие, заключенные говорили:
— Собаке — собачья смерть!
Петренко-Дмитренко стал еще более мрачным.
Пропавшие без вести
Как известно, большевики отказались подписать в Гааге конвенцию о военнопленных, заявив, что, если даже чины Красной Армии и попадут в плен к противнику, то их будут рассматривать, как дезертиров и изменников родины.
После заключения мира с Финляндией, возвратившиеся из плена на родину командиры и красноармейцы были судимы Ревтрибуналом Ленинградского военного округа. Значительную часть их расстреляли, а остальных, «расстрелянных» условно, небольшими партиями разослали по концлагерям НКВД.
Одна из таких «небольших» партий в количестве 1500 человек попала в Заполярье. Здесь «расстрелянных» заключили в отдельный лагпункт и изолировали от остального лагерного населения и внешнего мира. Суровый режим и строгая тайна окружали их в лагере.