…Еще мелькнул 39 год… И прибытие большого этапа из «врагов народа», а среди них — тузы и короли партийных и советских верхушек. Заключенные опознавали в них своих бывших следователей, судей, прокуроров…
Некоторые, узнавая их, избивали до полусмерти.
Однажды приходит ко мне знакомый инженер-механик, рассказывает, как он имел удовольствие познакомиться только что с женой Косарева, красавицей грузинкой и хочет меня с ней познакомить.
— Не желаю я знакомиться с этими людьми, мне не о чем с ними говорить, — ответил я инженеру. Но потом среди них я нашел очень много прекрасных людей. Человеческая душа даже в падении своем иногда бывает прекрасна… Прекрасна в своем сокрушении и смирении.
1235 дней провел я в этом заточении, из них 6 месяцев в изоляторе. Неужели всё это кончилось, и меня вывозят «на материк», о котором заключенные Норильлага могли только мечтать? Да, везут! Я уже на пароходе… Но куда?
…Поздно ночью послышались протесты. От дверей и до параши через всю длину трюма стояла очередь больных. Сойдя с параши, больные снова становились в очередь, чтобы через 20–30 минут иметь возможность снова на нее сесть. Некоторые тут же валились на пол и умирали, а другие «доходили» на своих местах. Воздух в трюме был наполнен тяжким смрадом. Дышать было нечем. Стали стучаться в закрытые двери. Послышался голос конвоира:
— А ну, там, чего стучите?
— Откройте двери, дышать нечем!
— Все не подохнете. Начальник конвоя не велел открывать!
— Позовите начальника! — закричало несколько голосов.
Через несколько минут появился начальник, некий Кузнецов, выслушал жалобы больных и грозно заявил:
— Иллюминаторы есть, открывайте их и дышите, а дверей вам не открою. Если же кто и подохнет, завтра сдадим его на берег. А ежели станете еще стучать и шуметь, дам распоряжение применять оружие!
Только утром открылись двери, чтобы дать нам завтрак и вынести из трюма 8 трупов.
А потом снова та же история, почти до самого Красноярска. В Игарке, Туруханске и Енисейске снесли на берег еще 19 трупов.
Так НКВД избавлялось от ненужных инвалидов и безнадежно больных.
В знакомый мне Красноярский «Распред» мы прибыли ночью 2 октября и в ожидании подачи эшелона на Канск разместились на двухъярусных деревянных нарах и повалились спать.
Джапаридзе
Старику было около восьмидесяти лет. Среднего роста, с ярко выраженными грузинскими чертами лица, седой, с короткими серебристыми усами над плотно сжатым ртом. Говорит чуть с заметным кавказским акцентом. Говорит медленно, отчетливо, ясно. В обращении с другими вежлив и прост, но держит себя, независимо и с достоинством. Он развил в себе и вынес на волю крепкое чувство взаимопомощи и солидарности с товарищами по заключению, и не раз очень смело и решительно выражал его.
Так, например, когда конвой, сопровождавщий наш лихтер (баржу), стал избивать одного из политических, он первым вступился и гневно крикнул: