— Большей частью эти системы искусственны и громоздки. Посмотрите, какие сложности нужно преодолеть, чтобы передать сообщение. Сравните, как просто стая перелетных птиц узнает о месте встречи и времени полета.
— Но сам факт существования радио говорит о том, что мы поняли нашу ограниченность!
— Говорит? Сомневаюсь. Мы поняли это, как ограниченность системы, которую изобрели. Мы изобрели суррогат, называемый телеграфом и радио, и забыли о своей ограниченности, но она же никуда не делась. Скажите, сколько людей чувствуют ограниченность слов для выражения своих мыслей? Они обвиняют в этом язык, но многие ли понимают, что слова лишь замена того, чего им действительно не хватает — мысленного общения? Они не понимают нехватку прямого умственного общения потому, что никогда не имели. И смотрят на разговорный и письменный язык, как на естественный способ выражения мыслей.
— Да, но существует прогресс, люди совершенствуют изобретения. И если это не признание собственной ограниченности, что же тогда?
— Это неполное признание. Посмотрите, что произошло. Сначала было очень трудно без разговорного языка. Затем начали понимать, что его использование очень ограниченно, и появился письменный язык. Но сообщения доходили медленно. Возникла необходимость в печати. Чтобы ускорить процесс, появилась электрическая связь. На все это ушли века, потому что ограниченность не сразу была замечена. То, чего нам действительно недостает — так это прямая мысленная связь.
— Но это невозможно! — Марк начинал раздражаться. Серьезное лицо Гордона расплылось в неожиданной усмешке.
— Великолепно! Вот способность, которой у нас никогда не было, а раз не было, вы считаете, что ее никогда не будет. Словом, «чего никогда не было, по тому и не скучаешь». Почему же мысленная связь более невозможна, чем множество заменителей, которые нам удалось создать? Позвольте заметить, что ваше слово «невозможно» просто означает, что этого еще никогда не было!
У Марка не нашлось аргументов. Он чувствовал в рассуждениях достаточно слабых звеньев, но решил, что спор подождет. Сейчас его больше интересовало то, что он видел. Он стал расспрашивать об аборигенах.
— Мы их нечасто видим, — признался Гордон. — Их тошнит от нас и наших бесконечных воспоминаний о поверхности. Они стараются держаться от нас подальше.
— Они не хотят ничего знать о жизни на поверхности?
— Они не только не верят в сказки, но и считают, что эти сказки не имеют никакого отношения к их жизни. Многие пленники через несколько лет становятся полусумасшедшими и живут в состоянии меланхолии, которое озадачивает и пугает аборигенов. Они намного счастливее, когда не общаются с нами.
— И не хотят убежать?
— Нисколько. Для большинства из них это было бы несчастьем, скорее всего, они страдали бы от агорафобий и боялись взглянуть на окружающий мир.
Рассуждая, они добрались до дальнего конца пещеры. Ее обитатели почти не обращали внимания на Марка. Его удивление от того, что никто не толпится вокруг, чтобы задавать вопросы, уменьшилось, когда он вспомнил, что Смит, Гордон и Махмуд, должно быть, уже рассказали все интересные новости. Повернувшись и посмотрев на апатичную толпу, он спросил:
— Это все, чем они занимаются? Вот так слоняются без дела?
— Некоторые среди них меланхолики, но большинство бесцельно слоняется по грибным пещерам. Может быть, немного работы пошло бы им на пользу и взбодрило, но вся проблема в том, что здесь и делать-то нечего. Поэтому они сидят, размышляют или спят. Единственное их развлечение — редкие стычки из-за женщин.
— Но неужели они не могут что-нибудь мастерить?
— Что? А, вы имеете в виду мебель или что-нибудь в этом роде. Могли бы, наверное, но вы же видите, что здесь нет деревьев. Кое-кто вырезает из камня. Я вам покажу.
Они поднялись по туннелю футов на десять. Через пятьдесят ярдов пути Гордон остановился у бокового поворота и позвал:
— Зикль!
Из прохода вышел высокий, хорошо сложенный негр. Он дружелюбно улыбнулся им обоим.
— Привет, Зикль! Я привел мистера Саннета полюбоваться твоей работой. — Негр улыбнулся еще шире и поманил их за собой. — Зикль воспитывался в миссионерской школе, — объяснил Гордон. — Отсюда его имя, но обучение, кажется, было немного поверхностным.
Они вошли в вырубленную в скале комнату примерно тех же размеров, что и та, в которой лежал больной Марк. Только стены здесь были не расписаны, а отделаны изощренной резьбой. Марк с первого же взгляда почувствовал замешательство. Зикль продолжал улыбаться.
— Вот главная достопримечательность, — проговорил Гордон, показав на левую стену. — Что вы об этом скажете?
Марк внимательно всмотрелся. В середине он увидел условное изображение человека, висящего на кресте. Но крест был не совсем традиционным: символизм и чуждые концепции сделали его похожим на тотемный столб. Над головой распятого человека злобно скалилось чье-то отвратительное лицо.
Негр увидел, что Марк почувствовал отвращение.
— Он пугать дьяволов, — объяснил Зикль.
— Он должен пугать, — весело согласился Гордон. — Подойдите ближе, Марк, и присмотритесь внимательнее.
Марк повиновался и принялся рассматривать произведение с явным восхищением, чем привел Зикля в восторг.
— Это все сделал ты? — Он показал рукой на стены.
— Да, сэр. Я сделала его весь.
Марк обернулся. Может быть, лексикон негра и насчитывал не так уж много слов, но замысел резьбы родился в мозгу талантливого человека. Марк почувствовал легкий ужас. Изобретательность, с которой объединились христианство и язычество, позволяла по-новому взглянуть и на то, и на другое. Причем традиции строго соблюдены не только в технике исполнения! Весь барельеф был пропитан единым образом мыслей. Это был продукт ума, склонного к экспериментам, не боящегося пробовать то, что иногда не удавалось.
— Это гениально! — воскликнул Марк.
— Вы правы, — согласился Гордон. — Я видел много африканских скульптур, деревянных и каменных, но эта с ними ни в какое сравнение не идет. Она гениальна, но мир никогда ее не увидит…
— Сколько времени понадобилось, чтобы сделать все это?
— Не знаю. Зикль не имеет ни малейшего понятия о том, как долго он здесь. Могу только сказать, что четверть работы была выполнена семь лет назад, а закончена она в последние три года. Он занимается резьбой почти все время, когда не делает что-то другое. Считает, что это позволяет сохранять здоровье. — Гордон бросил взгляд на устрашающую голову над крестом. — Я бы сказал, что он прав: наверное, это лучше, чем изводить себя бессистемными мыслями.
Негр возился в другом углу комнаты. В конце концов он протянул каждому по чашке из полированного камня. Когда они их взяли, Зикль указал на низкие табуреты, тщательно вырезанные из камня, но имитирующие деревянные. Гордон сел и одним глотком осушил половину чашки. Марк попытался сделать то же самое, но напиток был таким крепким, что он закашлялся.
— Боже мой, что это? — выдавил он, наконец, из себя.
— Это пойло сделано из грибов.
— Я так и подумал, — Марк сделал более осторожный глоток.
Он оглядел резные стены, снова и снова обращая внимание на детали. Под крестом он заметил дощечку, отделенную от креста широкой горизонтальной полосой. На ней были изображены знакомые низенькие фигурки, расположенные между гигантскими грибами.
— Белые пигмеи? — осведомился он.
— Или демоны. Для Зикля это одно и то же. Он убежден, что это место и есть ад. Улыбка мгновенно исчезла с лица Зикля, и он кивнул.
— Это очень плохое место, ад. Полно дьяволов. Я полно грехов.
— Вероятно, ты прав. Ты больше знаешь о своих собственных грехах, чем я. Снаружи раздался голос.
— Зикль здесь?
Негр и Гордон переглянулись; Гордон кивнул, и Зикль ответил. В пещеру, нагнувшись, вошел незнакомый Марку человек, а за ним еще двое. Как и на Смите, на незнакомце были жалкие обноски французского мундира, но на этом сходство заканчивалось. У него была желтоватая кожа, а волосы и борода такие же неухоженные, как у Смита, но черные. Он снисходительно кивнул Гордону и повернулся к Зиклю. Чернокожий недружелюбно глядел на него.