— А они ничего и не придумывали, — возразил Гордон. — Клянусь всем, чем хотите, что эту идею подсказал им Мигель или кто-то из его ребят! Более того, десять к одному: кто бы это ни был, он подстрекает их к новому нападению. Они хотят прижать нас к ногтю, а Мигель надеется получить власть над внешними пещерами, тогда у него будет больше шансов выбраться, чем у нас.
— Что ж, в таком случае, — задумчиво произнес Марк, — для чего мы торчим здесь? Все удивленно уставились на него.
— Я имею в виду, если мы сдадимся, а Мигель выберется, он не станет держать в секрете существование этого места. Сюда снарядят экспедицию, так же, как и в том случае, если выберемся мы, а значит, если ему повезет больше, почему не дать ему уйти добровольно?
— Вы кое о чем забываете.
— Не вижу…
— Вы забываете, что Мигель заключил сделку с пигмеями. Я не знаю, какая у пигмеев мораль на этот счет, но почему они будут соблюдать ее условия? Насколько я понимаю, заставить их он не сможет. А что если они просто его используют? Им наверняка известно, какую игру он ведет, но они не позволят ему выбраться.
— Кроме того, — вмешался Гордон, — если они сумеют всех тут перебить, а нас сто пятьдесят человек, то задумаются, зачем уступать Мигелю и его парням. Причин они не найдут. Не понимаю только, почему он поверил их обещаниям. Не в его правилах действовать без гарантий.
Все трое некоторое время молчали. Марк снова заговорил первым.
— Я все думаю, — сказал он, — почему им не приходит в голову погасить эти лампы? — Он показал на сине-белые шары, светящие со скалистого потолка. — Представляете себе, какая поднимется суматоха, когда они в темноте попробуют вновь напасть на нашу баррикаду? Так у них будет больше шансов где-то прорваться.
— Тому есть несколько причин, — объяснил Гордон. — Во-первых, эти лампы не так-то легко разбить. Может быть, они и выглядят стеклянными, но куда прочней. А во-вторых, эти пигмеи боятся темноты больше, чем дети. Тьма для них — самое страшное. Может быть, вам непонятно, но они всю жизнь проводят под этими лампами, и на то имеется причина. Разбить их — значит, совершить святотатство. Их жизнь зависит от этих ламп, и они на них молятся! — Поймав вопросительный взгляд Марка, он добавил: — Это символ Ра. Помните, его статуэтка держала одну из них. Разбив лампу, они нанесут оскорбление божеству. Если они разобьют несколько, он так рассердится, что нашлет темноту, чтобы причинить им страдания. Если верить Махмуду, они настолько привыкли к свету, что не могут думать о темноте и боятся ее, как конкретного выражения неудовольствия Ра. И эта мысль не нова: я, кажется, что-то помню о страшной темноте над Египтом, которая очень не понравилась египтянам, хотя они прекрасно знали, что означает эта ночь.
Вряд ли эти слова убедили Марка. Разрушение ламп казалось ему самым простым способом создать невероятную панику. Шары, может быть, были крепкими, но камни пигмеев били точно… Они не были непробиваемы: он вспомнил, как Гордон рассказывал о своем эксперименте.
Гордон считал, что боязнь темноты у пигмеев только на пользу защитникам. Он так и сказал:
— Это самая надежная защита, которая у нас есть. Нет лучшей гарантии, чем хороший, обоснованный предрассудок. С ним сравнимы только решения Гаагского суда или Женевской конференции. Вы когда-либо что-нибудь читали по антропологии? Люди могут заковывать себя в кандалы, которые невозможно разбить, хотя, может быть, это за пределами разума и безопасности. — Он продолжал более спокойно и менее выразительно: — Предрассудками сейчас совершенно пренебрегают. Я не хочу сказать, что у нас нет огромного количества суеверных условностей и табу. Они есть, но часто бессмысленны, плохо контролируемы и иногда противоречат друг другу. Их влияние на мужчин и женщин весьма слабо. Вместо того чтобы использовать предрассудки, власти о них забывают. Единственным способом влиять на людей остается массовое внушение. Это работает, но неэффективно и нуждается в постоянной поддержке. Нацию можно легко довести до состояния войны, но требуется постоянная, энергичная пропаганда, чтобы поддерживать людей в этом состоянии. Если же позволить мыслить самостоятельно, они рано или поздно выйдут из повиновения. Властям становится все труднее поддерживать пропаганду так, чтобы помешать думать самостоятельно. Более того, массовое внушение всегда порождает противодействие. Сначала это, весьма вероятно, чистое упрямство, но оно становится сильнее из-за людей, сообразивших, что их обманывают. Чертовски глупый способ воздействия! Это напоминает мне рекламу увеличения роста: это можно сделать, но лучше всего тогда, когда ты молод! Внушение, конечно, действует и на взрослого человека, но если вы хотите управлять народом, надо начинать внушать с детства. В этом отношении церковь совершенно права. Она начинает свое воздействие на человека, с момента крещения. На протяжении всего жизненного пути она навязывает ему свои правила игры, контролирует его мысли и поступки. Большинство древних религий терпели неудачу в основном из-за того, что неправильно пользовались своей властью, а не из-за того, что ослабевали. Некоторые из них слишком подавляли людей, а другие, наоборот, позволяли людям приподняться над предрассудками и увидеть, что все вокруг не так уж плохо. Позже религии потеряли свою огромную власть, так случилось у всех западных наций, но среди примитивных народов еще сохраняется суеверное воспитание.
— Это знак того, что власть предрассудков заканчивается, — прервал его Марк. — Люди обращаются к разуму.
— Разум — это моя опора! Пигмеи не будут готовы к разумному восприятию мира еще тысячи лет, если продержатся так долго. Боже мой, да посмотрите на мир, приятель!
— Но это правда! Религии умирают, на западе, во всяком случае. Я знаю, что люди поднимают вокруг них много шума, но это именно потому, что вера ослабла.
— Вздор! Религии не умирают! Если вы что-то назовете иначе, суть от этого не меняется. Вы можете иметь религию без антропоморфического лица, как можно иметь государство без короля. Демократия, социализм, коммунизм — все это религии.
Марк возразил:
— Нет, это политические теории.
— Позвольте, а вы когда-нибудь встречали религию, которая не была бы связана с политической теорией? Говорю вам, это такие же религии, как христианство, магометанство, буддизм! Это предрассудок. Что, как не предрассудок, могло родить фантастическую идею о том, что все люди равны? Только не разум. Что, как не предрассудок, могло заставить людей издавать законы, которых обязаны придерживаться даже самые блестящие умы? Разве это приют разума, когда общество тратит столько энергии и богатства для сохранения недееспособных, отворачиваясь от работящих? Они, видите ли, являются плодом эволюции людей, которые, как вы говорите, «поворачиваются к разуму». Разум! О, боже мой!
Гордон встал и тяжелой походкой отошел. Смит широко улыбнулся Марку.
— Горазд болтать, да? Проблема в том, что он, так же, как и остальные, не знает, чего хочет. И все же иметь его рядом удобно: он заставляет ребят думать, спорить и они немного забываются. — Он встал. — Пойду посмотрю на Эда и его компанию. Идемте?
Они обошли пещеру и подошли к группе Эда сзади. С тех пор как начались занятия в «артиллерийской» школе Эда, некоторые места в пещере сделались небезопасными. Рогатка требует меткости, а это достигается только практикой, поэтому перед новичками было достаточно широкое свободное пространство. Возле стены пещеры в качестве мишени была установлена грибная шляпка, и в ней уже засела пара камней. Эд, как всегда веселый, повернулся к подошедшим.
— Это я попал! — гордо произнес он.
— Из скольких же? — спросил Смит.
— Ах, перестаньте! Вы же понимаете, что это не пистолет!
— А второй камень чей?
— Зикля. Этот негр на многое способен! — Зикль оскалил белые зубы.
— Да, второй — мой! — похвастал он.
Некоторое время Смит с Марком стояли и наблюдали за стрельбой по мишени. Скорость и сила метания была поразительной, хотя часто камни не попадали в цель. Эд, ничуть не обескураженный, заметил, что когда на них нападут, целей будет много!