Беспрестанные вопли, отчаянные крики, брань, песни, стоны и плач душевнобольных узников, озлобленных тюремной обстановкой, разносились по тюрьме и слышны были во всех камерах. Соловецкий острог в такие часы уподоблялся аду кромешному.
Буйно помешанные арестанты своим поведением выводили из душевного равновесия психически здоровых людей. Соловецкий настоятель сообщал в синод, что один душевнобольной арестант (Федор Рабочий) «непрестанно почти кричит, все ломает: окно, полы, двери, скамейку, на чем спит, даже всякую посуду с пищею, ибо особенно для него делают оную…» Другой душевнобольной (Петр Потапов) «своим криком и стуком в сильном умалишенном положении даже на всех караульных наводит страх». Уж если на часовых арестант «наводил страх», то как могли чувствовать себя замурованные «навсегда» здоровые узники! Неудивительно, что некоторые из них разделили участь Рабочего и Потапова.
Состав заключенных в соловецкую тюрьму в XIX веке был необычайно разношерстным. В остроге перебывали рабочие и крестьяне, лица духовного звания и чиновники, солдаты и офицеры… Столь же пестрым был и национальный состав: русские, украинцы, грузины, иноземцы.
Как и в былые времена, в XIX веке не существовало никакого наставления, никакой инструкции, которая бы называла проступки и преступления, наказуемые заключением в монастырские тюрьмы. Поэтому преступления, которые карались заточением в соловецкий острог, были самыми разнообразными как по характеру, так и по тяжести, хотя в монастырскую тюрьму должны были бы заключать за преступления против церкви и религии.
На Соловки присылали на смирение «за дерзкие и буйные поступки» отчаянных скандалистов и дебоширов; на исправление, по просьбе родителей, вышедших из повиновения непутевых сыновей. Духовные лица чаще всего попадали на Соловки «за неисправимую нетрезвость». Заключали в соловецкую тюрьму даже за такие «преступления», которые не подходили ни под одну из статей светского карательного кодекса. Так, 30 мая 1830 года на Соловки прибыл «под строгий надзор» иеромонах Тихвинского монастыря Иероним «за сварливый его нрав». Одно несомненно: подавляющее большинство арестантов соловецкой тюрьмы в XIX веке составляли лица, обвинявшиеся в религиозной неблагонадежности, придерживавшиеся и проповедовавшие религиозные учения, несогласные с православием или заподозренные в преступлениях против веры и церкви.
Берем первую попавшуюся в наши руки ведомость соловецких арестантов за 1834 год[84]. В ней 46 фамилий. Среди них 30 человек заключены были в тюрьму по религиозным делам.
Особую категорию узников составляли лица, брошенные в соловецкую тюрьму за преступления смешанного религиозно-политического характера. Типичным представителем этой группы арестантов был отказавшийся от офицерского звания бывший хорунжий Оренбургского казачьего войска Василий Шулепов. Его прислали в тюрьму 12 октября 1830 года «за нелепое толкование священного писания и произнесение дерзких на счет российских государей и правительства выражений».
В. Шулепов с позиций старовера осуждал царей российских, которые «возлюбили вместо монастырей театры и трактиры». В найденных у Шулепова бумагах можно прочитать, что «гордые императора Петра I законы богопротивны, но царям ради славы и корысти угодны, и поныне царствуют», что «императрица Елизавета, так же как и Петр, по законам его судила, казнила и вешала без пощады своих подданных христиан». Российскую империю Шулепов называет «зверем, имеющим герб двухглавого орла», государственный герб — «печатью антихриста», действующие законы считает «богопротивными», а начальство «злым»[85]. На Соловках Шулепов лишился рассудка и 19 мая 1833 года «волею божией помре», не раскаявшись.
Большой скандал произошел в монастыре в 1855 году, когда 13 арестантов по своим религиозным убеждениям отказались давать присягу на верность новому царю Александру II и его наследнику. Из них 7 человек после увещеваний согласились присягнуть на древнем евангелии и старообрядческом кресте, а остальные 6 человек (Иосиф Дыбовский, Иван Голицын, лжеинок Серафим, Иван Бураков, Петр Воронин и Василий Занегин), «наиболее ожесточенные против православия и власти», решительно отклонили присягу. Синод понимал, что никакой физической силой не сломишь сопротивления фанатически убежденных в своей правоте людей, ненавидящих господствующую религию и власть, и предписал архимандриту Александру «духовными увещеваниями убеждать их, чтобы исполнили сей священный долг»[86].
Возвращаясь к рассмотрению упомянутой ведомости, устанавливаем, что в ней поименно названы арестанты, содержащиеся в соловецкой тюрьме по чисто политическим мотивам: Михаил Критский, Николай Попов, Александр Горожанский и священник Лавровский.
Ссылка в Соловки политических врагов самодержавия, революционных борцов, стала широко практиковаться с конца 20-х — начала 30-х годов XIX века. Кроме перечисленных в ведомости политических узников, Николай I заключил в соловецкую тюрьму члена Кирилло-Мефодиевского общества Г. Андрузского.
К политическим заключенным монахи относились с особой беспощадностью. Местный краевед и историк соловецкой тюрьмы и каторги А. Иванов передает, что игумен Досифей, составивший упомянутую ведомость, называл политических «погаными» и изощрялся в приемах издевательств над ними: оскорблял их, плевал им в лицо, волочил по земле арестантов, связанных веревками[87].
Ссылка на Соловки по политическим обвинениям продолжалась и при Александре II в период либеральных реформ. В 60-е годы в монастырский острог заключают руководителей народных выступлений, вызванных реформой 1861 года, и организаторов торжественных поминок по убитым в этих событиях крестьянам.
В 1861 году был сослан на Соловки «под строжайший надзор» священник села Студенки Пензенской губернии Федор Померанцев за неправильное толкование крестьянам царского манифеста об освобождении их от господ. Ф. Померанцев убеждал крестьян в том, что «барщину, вместо отбывать, как указано в Положении 19-го февраля, следует отбивать»[88].
Под влиянием агитации Ф. Померанцева крестьяне Чембарского уезда, села Черногай графа Уварова, «вышли из повиновения и отказались от всяких работ на помещика». Началось открытое крестьянское восстание, принявшее, по определению усмирителя «бунта» генерала Дренякина, «оттенок и приемы пугачевщины». К черногайцам примкнули крестьяне соседних деревень. Волнение крестьян, по словам пензенского губернатора Толстого, приобрело характер «безумного буйства». Ф. Померанцев пробыл на беломорском острове до 1863 года, пока не был переведен по состоянию здоровья в Суздальский монастырь.
Тремя годами позднее Ф. Померанцева на Соловки привезли студента Казанской духовной академии священника Ивана Яхонтова, имевшего прямое отношение к восстанию крестьян в селе Бездна Спасского уезда Казанской губернии. И. Яхонтов был тем человеком, который вместе с иеродиаконом Мелетием в присутствии 150 студентов академии и университета отслужил в Казани в Куртинской церкви на кладбище панихиду по Антону Петрову и другим жертвам Бездненского восстания. Он же был одним из организаторов сбора денег в пользу семей убитых крестьян. За это И. Яхонтова арестовали и после долгого предварительного заключения в 1864 году выслали в Соловецкий монастырь «с тем, чтобы он был там вразумляем к исправлению образа мыслей и нравственных расположений»[89].В литературе есть упоминание о том, что монахи заточили И. Яхонтова в Голавленкову башню[90].
87
Журнал «Соловецкие острова», 1926, Э 5-6, стр. 196; Иванов А. П. Указ , соч., стр. 25-26.