– Либхен, я и пальцем не трону тебя. Я люблю тебя, ты же знаешь!
Он прикоснулся к ней, и от его прикосновения кожа у нее пошла мурашками.
– Никакой полиции нам ведь не надо, правда?
Она утвердительно кивнула, не смея от ужаса раскрыть рта.
– Во всем виноваты дети, Анна. Мы избавимся от них. Я…
Внизу зазвенел дверной колокольчик. Вальтер застыл на месте. Звонок повторился.
– Жди меня здесь, – приказал он. – Пойду узнаю, в чем дело.
Боясь шевельнуться, она молча смотрела, как он вышел из комнаты, как с силой захлопнул за собой дверь, слышала, как с наружной стороны щелкнул замок.
В ушах назойливо звучало:
«Жди меня здесь»!
Вальтер Гасснер сбежал вниз, подошел к входной двери и открыл ее. На пороге стоял человек в серой униформе посыльного. В руках он держал большой конверт.
– Я обязан передать это лично в руки господину и госпоже Гасснер.
– Давайте, – сказал Вальтер. – Я – Вальтер Гасснер.
Он закрыл дверь, посмотрел на конверт, затем вскрыл его. Медленно прочитал содержащееся в нем сообщение:
С ГЛУБОКИМ ПРИСКОРБИЕМ СООБЩАЕМ, ЧТО СЭМ РОФФ ПОГИБ ПРИ ВОСХОЖДЕНИИ.
ПРОСИМ ПРИБЫТЬ В ЦЮРИХ В ПЯТНИЦУ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ ДНЯ ДЛЯ ЭКСТРЕННОГО СОВЕЩАНИЯ СОВЕТА ДИРЕКТОРОВ.
Внизу стояла подпись: «Рис Уильямз».
3. РИМ. ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 СЕНТЯБРЯ – 18.00
Иво Палацци стоял посреди спальни с залитым кровью лицом.
– Mamma mia! Mi hai rovinato!
– Губить тебя, паршивый figlio di putana? Да это только маленький задаток, – кричала ему в лицо Донателла.
Разговор этот происходил в огромной спальне их квартиры на виа Монтеминайо; они стояли друг против друга нагишом. Более чувственной и более пьянящей плоти, чем тело Донателлы, Иво Палацци никогда не видел, и даже сейчас, когда кровь сочилась с его оцарапанного Донателлой лица, он почувствовал, как у него привычно-сладостно заныло между ногами. Dio, она воистину была красавицей! Целомудрие и порочность, непостижимо сочетавшиеся в ней, сводили его с ума. У нее было лицо пантеры, широкоскуло, с косо посаженными глазами, полные, алые губы, целовавшие его, сосавшие его и… нет, лучше сейчас об этом не думать. Он схватил со стула какую-то белую материю, чтобы вытереть кровь с лица, и слишком поздно сообразил, что это его рубашка. Донателла стояла прямо в центре их огромной двуспальной кровати и во все горло орала:
– Так тебе и надо, паршивец! Подыхай от потери крови, потаскун вонючий!
В сотый раз уже Иво Палацци задавал себе вопрос, как он мог оказаться в таком дурацком положении. Он считал себя самым счастливым человеком на земле, и все его друзья в один голос соглашались с ним. Друзья? Все! Потому что у Иво не было врагов. До женитьбы он был бесшабашным римлянином, беспутным малым, беззаботным прожигателем жизни, доном Джиованни, которому завидовала половина мужского населения Италии. Вся его философия укладывалась в одну фразу: «Fast onore con una donna!» – «Стяжай себе честь женщиной!» Этим он и занимался большую часть времени. Он был истинным романтиком. Без счета влюблялся, и каждую новую любовь использовал как таран, чтобы избавиться от прежней. Иво обожал женщин, все они были прекрасны, от низкопробной putane, занимавшейся древней профессией на виа Аппиа, до ультрасовременных манекенщиц, горделиво вышагивающих по виа Кондотти. Единственными, на кого Иво не обращал внимания, были американки. Его коробила их независимость. Да и что можно ждать от нации, язык которой был столь неромантичным, что имя Джузеппе Верди они переводили как Джо Зеленый?
У Иво всегда водилось с дюжину девиц в различной степени готовности. Стадий готовности было пять. В первой стадии находились девушки, с которыми он только что познакомился. Он одаривал их ежедневными звонками по телефону, цветами и тонкими томиками эротической поэзии. Во второй стадии они получали скромные подношения в виде шарфиков и фарфоровых коробочек, наполненных шоколадками. В третьей стадии он им дарил драгоценности и одежду и приглашал на обед в «Эли Тулу» или в «Таверну Флавиа». В четвертой стадии они попадали к нему в постель и наслаждались его непревзойденным искусством любовника. К свиданию Иво подходил творчески. Его изысканно отделанная квартира на виа Маргутта наполнялась цветами, garofani или papaveri, музыкальное сопровождение: классика, опера или рок – зависело от вкуса той или иной избранницы. Иво был великолепным поваром, и щедевром его кулинарного искусства был pollo alla cacciatora, цыпленок по-охотничьи. После обеда бутылка охлажденного шампанского подавалась прямо в постель… О, Иво обожал четвертую стадию!
Но самой деликатной была пятая стадия. Она состояла из душещипательной прощальной речи, дорогого подарка и полного слез и стенаний arrivederci.
Все это теперь уже позади. А в настоящем Иво Палацци бросил быстрый взгляд на свое кровоточащее, сплошь расцарапанное лицо в зеркале над кроватью и ужаснулся. Такое впечатление, будто на него набросилась взбесившаяся сенокосилка.
– Смотри, что ты наделала! – завопил он. – Cara, я знаю, ты этого не хотела.
Он придвинулся ближе к кровати и попытался обнять Донателлу. Ее мягкие руки обвились вокруг него, и, когда он стал прижимать ее к себе, она, как дикая кошка, яростно вонзила ему в спину свои длинные ногти. Иво заорал от боли.
– Ори! – крикнула Донателла. – Будь у меня нож, я бы отрезала твой cazzo и воткнула бы его тебе в глотку!
– Ради бога, тише, – умолял ее Иво. – Дети же рядом!
– Ну и пусть! – не унималась она. – Пора им знать, каков подонок их любимый папочка…
Он шагнул к ней.
– Carissima…
– Не прикасайся ко мне! Я скорее отдамся первому встречному пьяному сифилитику, чем позволю тебе прикасаться к себе.
Иво выпрямился, задетый за живое.
– И это говорит мать моих детей!
– А что ты хочешь, чтобы я тебе говорила? Как еще мне говорить с таким подонком, как ты? – голос Донателлы перешел на визг. – Хочешь иначе, дай мне то, что я хочу!
Иво с опаской посмотрел на дверь.
– Carissima – не могу. У меня его нет!
– Так достань его! – крикнула она. – Ты же клялся, что достанешь!
С ней опять началась истерика, и Иво решил, что самое лучшее – это поскорей убраться отсюда, пока соседи снова не вызвали карабинеров.