Гриффин зарычал и увеличился внутри нее, давая ей знать, что он близко.
— Кончай, Кенна. Кончи на моем члене. Покажи, что тебе хорошо. Покажи, что я делаю тебе хорошо.
И эти слова наконец подтолкнули ее. Она кончила. Кончила так мощно, что зрение затуманилось, а мышцы безвольно обмякли.
Она не знала, что произошло дальше, только что она оказалась на полу и в крепких объятиях Мастера Гриффина.
И она абсолютно безутешно и неконтролируемо рыдала.
Глава 13
— Черт, детка. Все хорошо, все хорошо, — повторял Гриффин, уткнувшись лицом ей в волосы и обнимая обеими руками, чтобы успокоить.
Потому что никогда за все годы, что он знал Кенну, он не видел ее такой разбитой. И он подозревал что это не какой-то интенсивный вид сабспейса, хотя могло быть и так.
— Черт, — вырвалось у него. Его грызла вина за то, что он ее наказал. Кожаный паддл был отнюдь не самым худшим приспособлением, которое он мог бы использовать, и в прошлом Кенна подвергалась и более суровым наказаниям. Но внутренний голос говорил ему, что он неправильно провел сцену, и это съедало его живьем.
— Прости, Кенна. Прости меня.
Она не могла ответить, потому что только плакала и плакала, пока не выдохлась. Он даже не мог полностью освободить ее от веревок, потому что не хотел выпускать ее из рук.
Телефон.
Слава Богу, что она попросила его сделать фото. Телефон все еще лежал у него в заднем кармане. Он достал его и набрал большим пальцем сообщение Куинтону: «911 моя комната только ты».
Через мгновение пришел ответ: «Иду».
В замке повернулся ключ, Куинтон открыл дверь, и его лицо стало еще более обеспокоенным, когда он закрывал ее за собой.
Гриффин показал на стойку:
— Ножницы и одеяло. Быстро.
Куинтон бегом схватил требуемое и принес другу.
— Вырежи ее, Куинтон. Пожалуйста. Вытащи ее.
Горло так перехватило, что голос звучал, словно он проглотил наждачную бумагу.
Начав с участков, которые были дальше от ее кожи, Куинтон использовал мощные промышленные ножницы, чтобы разрезать на куски творение Гриффина. Он ничего не говорил. Не задавал вопросов. Он просто освободил Кенну и помог Гриффину закутать ее в одеяло.
— Давай помогу тебе перенести ее в комнату отдыха, — предложил он.
Гриффин кивнул. Он хотел забрать Кенну с этого пола и из этой комнаты. Хотел, чтобы ей было удобно и безопасно.
Мастер Куинтон приобнял Кенну за спину и подхватил второй рукой под колени.
— Я подниму ее и передам тебе, когда будешь готов, — сказал он, вероятно, предполагая, насколько сложно Гриффину позволить другому мужчине помогать утешать ее в этот момент.
Он должен это делать. Он должен все исправить.
Но Гриффин тоже был потрясен, поэтому он ценил помощь, потому что нуждался в ней. Они оба нуждались.
Когда они пришли в комнату отдыха, Гриффин сел и раскрыл руки.
— Какого дьявола произошло, мужик? — прошептал Куинтон, опуская все еще плачущую Кенну к нему на колени.
Гриффин покачал головой. У него не было времени на объяснения.
— Спасибо, Куинтон, — только и сказал он.
Ему не нужно было говорить больше. Куинтон кивнул и вышел.
Через несколько долгих мучительных минут Кенна начала приходить в чувство. Пытаясь глубоко дышать. Пытаясь сдержать поток слез. Пытаясь взять себя в руки.
Она попыталась заговорить с ним, но ее слова были сбивчивыми и несвязными.
— Потихоньку, детка. Я никуда не тороплюсь, — успокоил Гриффин.
— Мне... мне... жаль. Мне... т-так жаль, — наконец сказала она.
Он покачал головой, ее извинения были словно нож в живот. Ведь это его наказание толкнуло ее слишком далеко.
— Нет, Кенна. Ты умница, солнышко. Ты была идеальной. Просто расслабься. Я держу тебя.
— Гриф-Гриф-фин, — проговорила она, задыхаясь. — Это я виновата. Я во всем... виновата.
Проклятье, нет. Ее вины не было ни в одном из случаев, за которые она чувствовала вину. А что касается сцены, то это Дом должен наблюдать и оценивать, и он явно провалился. По полной программе.
— Детка, ты ни в чем не виновата.
Они оба были горячими от пота и слез, но наконец Кенна подняла на него глаза, сосредоточенные и обеспокоенные.
— Я... я все испортила.
Гриффин крепче обнял ее.
— Никогда. Ты никогда не можешь ничего испортить, Кенна.
Он посмотрел на ее красные, опухшие глаза, прекрасное лицо и почувствовал, как много ему требовалось сказать. Учитывая, как он был зол на себя, он не мог сдерживаться ни секунды.