Судья Сёмку жалел, все допытывался, не было ли тут супружеской измены. Или, может, жена в постель его не допускала? Соседей тоже позвали, и все они в один голос сказали, что Сёмкина жена была ведьма, а он души в ней не чаял. Но ведьма не ведьма - для закона не оправдание, хотя приговор судья мягкий вынес, кнут на плети заменил и двадцать лет каторги назначил вместо бессрочной.
Олёнка каждую ночь к нему приходила, до сорочин. Не винила, жалела его. Что жизнь он не только ей, но и себе загубил, и дочке. Все оправдаться хотела - что обещал дядька его, Сёмку, сжить со свету, если она ларчик не отдаст. Сёмке и без ее оправданий в пору в петлю было лезть, он грамотку эту злосчастную едва не сжег. Если бы в холодной огонь можно было развести, сжег бы точно.
Но когда он в больнице был, после плетей отлеживался, заявилась к нему ведьма-тетка. Думала, может, что он в беспамятстве. И как прошла только? Гостинчик принесла - пирог с яблоком. Сёмка в самом деле тогда пошевелиться толком не мог, но заметил, что кто-то тесемку на шее у него развязывает, тут и открыл глаза. Пирог этот яблочный он в глотку ведьме целиком бы затолкал, если бы его не схватили за руки. Вот после этого и раздумал он жечь грамоту, а, напротив, очень ее берег.
- Это, похоже, долгая история. Погляди, там, где он с этим поляком говорит, на шее ладанка у него есть?
- Есть.
- Плохо. Очень плохо… Я, конечно, поищу поляка по имени Петр, но хоть что-то, хоть одно слово об этом месте ты можешь услышать?
- Я ничего не слышу. Не там надо искать…
Зачем она это сказала? Зачем? Чтобы этот транс был последним? Нет, рисковать жизнью дочери ради какого-то древнего манускрипта - это сумасшествие.
- Где?
Перламутровый ларчик с бурыми отпечатками рук. С пустой жестянкой внутри… Таша иногда трогала его пальцами - жжется он, как железо на морозе. Огонь и кровь. «Этим» невдомек, что она все помнит. Что может вспомнить, если до ларчика дотронется. Потому что это кровь матери, а руки отца. «Эти» не знают, как люто она их ненавидит.
Люто, в самом деле люто… Даже страшно… Дыхание учащается, сердце бьет в голову, прямо в темя, кровь приливает к лицу.
- Ну? Что ты замолчала? - «Этот» не хочет больше ждать, от нетерпения переминается с ноги на ногу, нервно щелкает пальцами.
- Мне… нехорошо… Мне надо выпить воды.
Темный человек наливает воду из графина, но невозможно выпить ни глотка - кажется, что от прикосновения его рук в стакан просочился яд.
- Она их отравила угарным газом. Это не так просто с печью, которая топится по-черному и по утрам. Она собирала угольки, который будут гореть без дыма. Ждала лета, чтобы самой ночевать на сене.
- Это неинтересно.
А может, тебе страшно, темный человек? Потому и неинтересно?
Нет, ему не страшно. Ей страшно, - а ему нет. Ей страшно от того, что она радуется чужой смерти, свершившейся мести. Нет, не мести - возмездию. Может быть, и «этого» когда-нибудь настигнет возмездие? Или… он нарочно пришел оттуда, из тех времен, чтобы довершить свое темное дело?
- Давай, ты сама сказала, что надо смотреть здесь. Вот и смотри! - он раздражен. Ему это неприятно. Но не более чем.
Поле, на котором еще нет мельницы. Дорога к усадьбе. Максимушка скачет вокруг дома на палочке, Петруша играет в пыли на дороге, Танечка спит в колыбели.
Старик в черном суконном армяке бредет из Подвязья. Нет, не бредет - очень даже бодро шагает, на посох опирается не из немочи вовсе. Что ворожейке стоит по лицу угадать судьбу? Высокая судьба, но трудная. Воевал, бунтовал, и каторгу прошел, и сквозь строй. И долгая старость у него впереди.
- Не вы ли, ясная пани, будете Наталья Семёновна? - останавливается, улыбается, опирается подбородком на высокий посох.
- А тебе-то что, добрый человек?
И надо бы на вы к нему, из благородных он небось, хоть и в простом армяке.
- Долго же я вас искал! - снова улыбается. Радуется жизни. Воле. Вспоминает что-то, гасит улыбку. - Я от отца вашего весточку принес.
Сердце ударяет один раз посильнее - вдруг жив? - но замирает сразу. Она и день, и час знает, когда отца не стало.
- Мой отец на каторге умер. Давно.
- Я его хоронил.
- Ну? Ладанку принес?
- Да. Она ее в ларчик положила. Поплакала. Ларчик в красный угол поставила.
- То есть он у тебя на виду был?
- Я не знала, что вы ищете.
- Так, так, так… - Он начинает ходить по комнате. - Стой! Пожар! Ты видела пожар! Где ларчик был в это время? Три шага вперед сделай.