К Олёнке он до весны не ездил. Нет, не верил, что она к его горю хоть какое-то касательство имеет, не верил! Но ведь все вышло, как тетка ее обещала. Жил Сёмка всю зиму в бане, она целехонька осталась, с наветренной стороны стояла. И, как отец, просыпался иногда среди ночи от шороха и прислушивался. Собак не только на ночь, но и днем иногда с цепи спускал. Не боялся, нет, - знал, что могут и баню теперь поджечь. Если столько душ ради этой жестянки загубили, значит, в самом деле она дороже жизни стоит.
Жестянку он в ларчик положил, заказал мастеру в городе: чтобы в огне не горел и в воде не тонул. С виду - будто для девичьих побрякушек, перламутровый, с медными уголками. На виду не стал ставить, в сундук убрал и под полок задвинул. И все думал еще: если гореть баня будет, долго придется ларчик из сундука доставать…
Пасха в том году поздняя была, и на Масленицу уж снег начал таять. Опять ехал Сёмка домой поздно и тоже пьяный был, только не на радости - с тоски напился. Остановился в перелеске, слез с лошади, постоял немного, прошлую Масленицу вспомнил. И так ему тошно стало, что обнял коня за шею и заплакал. Олёнку вспомнил и что спасла она его тогда. Лучше б и не спасала…
Потом всю ночь Сёмка не спал, не мог об Олёнке не думать. А на утро сел на коня и в Ужово поехал. Всю дорогу назад повернуть хотел, не знал, как придет после этого на могилу к родителям. Но так и не повернул. Подъезжает к мосту - а на нем Олёнка стоит, ждет его. Будто заранее угадала, что он к ней в этот самый час приедет.
Глаза у нее еще больше стали, еще синей. Смотрит она на Сёмку и обнять боится. Он сам ее к груди прижал, она так руки опустив и стояла. Шептала только тихонько: «Сёмушка, сокол мой ясный…»
Конечно, она о поджоге не знала ничего - потом услыхала, от людей. И сразу тогда на дядьку своего подумала: ведь рассказал ей Сёмка, как они с теткой к его отцу приходили. Про грамоту в жестянке Сёмка ей говорить не стал.
И надо было убить их обоих, и дядьку-колдуна, и тетку-ведьму, дом им надо было сжечь, а не сватов к ним присылать! Не смог Сёмка. От Олёнки не смог отказаться.
Она его еще полтора года ждала - для девки срок немалый. К следующей зиме Сёмка дом начал строить, ну и отошел уже немного, поуспокоился. Денег отцовских ни рубля не потерял, даже заработал чуть-чуть. Дом на старом месте стал рубить, без роскошеств, но и не без изыска. Печь изразцовую заказал хорошим мастерам, окна остекленные, крылечко резное, подклет высокий, каменный. И крышу тесовую не просто на два ската, а со скосами, и светелку наверху, и резьбу богатую. Строил и думал, как Олёнка в нем хозяйничать станет, как детишки по полу будут босиком бегать - сам строгал половую доску, плотникам не доверил.
- Подробности о половых досках можно опустить.
Она вдруг огрызнулась:
- Я не репортер. Я делаю это, как умею.
Это от того, что больно. Больно вспоминать, зная, чем все кончится.
Долго Сёмка думал, засылать ли сватов, звать ли родственников Олёнкиных на свадьбу: ведь это все равно что на могиле отцовской сплясать. К батюшке сходил, спросил: обвенчает ли сироту без теткиного благословения? Батюшка поломался и согласился, про присуху будто забыл. И Олёнка тоже была согласна.
Свадьбу сыграли в ноябре, скромно. Болтал народ, конечно, что Сёмка против воли отца на Олёнке женится, что ведьма она и ради денег присушила сына купеческого. Что Сёмка любую мог за себя взять - а Олёнке уж девятнадцать лет было. Но как увидели ее на свадьбе, языки-то прикусили. Ведь такая красавица, каких поискать - не найдешь.
А дядька с теткой заявились-таки на свадьбу. Сёмка за топор схватился, едва собак на них не спустил - добрые люди удержали от греха. И кричал им Сёмка, чтобы духу их не было в Черной Слободке, чтобы близко не подходили к Олёнке, а то в самом деле возьмет грех на душу.
И стали жить они с Олёнкой душа в душу. Она кроткая была, никогда Сёмке слова поперек не говорила. В доме уют наводила - радовалась, как дитя, и Сёмка, на нее глядя, тоже радовался. Расцветала она, не по дням, а по часам краше делалась. С бабами в Черной Слободке сошлась, перестали о ней языками чесать - потому что добрая она была, улыбчивая. Псы цепные ее сразу за хозяйку приняли, ласкались к ней, руки лизали.
Одна была у них беда: два года детишек Бог не давал. Сёмка думал, это в наказание ему, что против воли отцовской женился. Олёнка даже в Муром ездила, кланяться святым мощам, по совету батюшки. То ли Бог Сёмку простил, то ли сам Сёмка постарался, а понесла Олёнка вскорости и в апреле родила девочку.