сегодня.
С книгой Зейдлица кончилась пора мемуаров о Жуковском; началась
эпоха его нелегкой судьбы в литературоведении, издания его сочинений, где
воспоминания его современников были и точкой отсчета, и документальным
источником, и материалом для текстологического, историко-литературного,
реального комментария.
3
И все-таки каким предстает Жуковский в воспоминаниях современников,
чем обогатили они представление о нем, поэте и человеке? "Воспоминание и я --
одно и то же", -- сказал он в стихотворении "К своему портрету". Совпали ли
мемуарные свидетельства с его реальным образом, с его портретом?
Только повторяемость мемуарной характеристики может предохранить от
риска принять случайное и субъективное за действительное и типическое. О
Жуковском вспоминали самые разные люди: его родственники А. П. Елагина и А.
П. Зонтаг -- и знакомые с ним всего один день И. Е. Бецкий, М. Диев; близкие
друзья, спутники всей его жизни А. И. Тургенев, П. А. Вяземский, П. А. Плетнев
-- и люди, которые стали его друзьями, проговорив с поэтом всего несколько
часов и больше уже ни разу в жизни не встретившись с ним, такие, как ссыльные
Н. И. Лорер, А. Е. Розен, А. Ф. Бриген; политические ретрограды А. С. Стурдза и
Н. И. Греч -- и деятели русского освободительного движения А. И. Герцен,
декабристы; великие писатели А. С. Пушкин, Н. В. Гоголь, И. С. Тургенев -- и
священнослужитель И. И. Базаров; соотечественники и иностранцы; слуга
Василий Кальянов -- и императрица Александра Федоровна. И во всех этих
мемуарных свидетельствах о личности Жуковского (за исключением одного-
единственного рассказа H. M. Коншина, да и то переданного им с чужих
пристрастных слов) намечаются три точки пересечения, три сферы
безусловности, определяющие восприятие личности Жуковского
современниками: Поэт, Человек, Гражданин. Очевидно, это единогласие и есть
признак объективности того образа Жуковского, который складывается из всей
совокупности свидетельств о нем.
Жизнь души Жуковского, мир его эмоциональных переживаний и сфера
его поэтической мысли были в его стихах на виду у всей читающей России.
Однако эта всеобщая распахнутость сделалась у поэта своеобразной формой
замкнутости, потаенности его частной жизни, скрытой от любопытных глаз. В
этом смысле характерны эпизодические воспоминания будущего декабриста, а в
1810-х годах камер-пажа императрицы Марии Федоровны А. С. Гангеблова,
который часто видал поэта в Павловске: "<...> Жуковский вообще держал себя
молчаливо: мне ни разу не доводилось слышать, как он говорит по-русски <...>. В
один тихий, ясный вечер <...> Мария Феодоровна вышла на террасу и,
полюбовавшись несколько минут луною, велела <...> вызвать к ней из залы
Жуковского. "Не знаете зачем?" -- спросил Жуковский, поднимаясь с места. "Не
знаю наверное, -- отвечал камер-паж, -- а знаю, что что-то о луне". -- "Ох уж мне
эта луна!" -- заметил поэт. Плодом этой довольно долгой созерцательной беседы
поэта с императрицей был "Подробный отчет о луне" с его эпилогом, одним из
очаровательнейших созданий Жуковского" {Рус. архив. 1866. Т. 3. С. 195, 197.}.
Этот эпизод наглядно очерчивает сферу запретного, скрытого от всех,
даже самых близких Жуковскому людей, его поэтическое вдохновение и
творческую лабораторию, проникнуть в которую не было дано никому.
Характерно, что ни один из мемуаристов даже не пытается воссоздать его
творческий процесс; их отношение к тайне творчества как бы усвоило отношение
к ней самого Жуковского, парадоксально выразившего эту тайну понятием
"невыразимое". Даже коллеги по поэзии, собратья по перу, такие, как П. А.
Вяземский, могут лишь остановиться, замереть в изумлении перед
"чародейством" его поэзии. Они способны только выразить силу эмоционального
воздействия лирики Жуковского, который "читателя своего не привязывает к
себе, а точно прибивает гвоздями, вколачивающимися в душу". Стихи
Жуковского его современники воспринимали как нечто безусловно данное, а не
сделанное. Единственный способ характеристики Жуковского-творца -- это или
рассказ о пейзаже, вдохновившем поэта (у А. П. Зонтаг описание Мишенского и
холма "Греева элегия"), или фиксация обстоятельства, послужившего поводом к
написанию того или иного произведения, или констатация самого факта его
создания (ср. в письмах Пушкина: "Жуковский пишет гекзаметрами").
При этом в восприятии всех своих столь разных друзей и знакомых
Жуковский -- прежде всего поэт. Ореол поэзии как бы светится вокруг его образа,