бытье. <...>
Все семейство имело обыкновение ездить на зиму в Москву с целою
толпой лакеев, поваров, домашнею утварью и припасами. Возвращались в
деревню обыкновенно по последнему зимнему пути. Но так как Афанасий
Иванович определился на какую-то должность в Туле, то он принужден был
совсем переселиться, вместе с семейством, в город. <...>
Васенька поступил полным пансионером в учебное заведение Роде, а по
субботам привозили его домой. Так как семейство весной опять переезжало в
деревню и оставалось там до осени, то легко можно представить себе, что
обучение ребенка не имело настоящей связи и последовательности. Зато все
внучки Марьи Григорьевны, три дочери Вельяминовых, четыре дочери Юшковых
и девочки из соседства составляли детский кружок, в котором среди игр или
прогулок по лугам и рощам умственные и душевные способности развивались не
хуже, чем в школьных занятиях. Васенька был единственным мальчиком среди
этого женского общества; его любили и взрослые, и дети; ему охотно
повиновалась вся женская фаланга; рано начало у него разыгрываться
воображение для изобретения игр и шалостей. Он даже ставил своих подруг во
фронт, заставлял их маршировать и защищать укрепления, а при случае наказывал
непокорных линейкой и сажал под арест между креслами. На зиму весь караван
тянулся опять в Тулу, и это повторялось еще года два, пока Марья Григорьевна не
отдала Васеньку и Анну Петровну для более постоянных занятий науками в Тулу
-- к Варваре Афанасьевне Юшковой. <...>
В доме Юшковых собирались все обыватели города и окрестностей,
имевшие притязание на высшую образованность. Варвара Афанасьевна была
женщина по природе очень изящная, с необыкновенным дарованием к музыке.
Она устроила у себя литературные вечера, где новейшие произведения школы
Карамзина и Дмитриева, тотчас же после появления своего в свет, делались
предметом чтений и суждений. Романами русская словесность не могла в то
время похвалиться. Потребность в произведениях этого рода удовлетворялась
лишь сочинениями французскими. Романсы Нелединского повторялись с
восторгом. Музыкальные вечера у Юшковых превратились в концерты; Варвара
Афанасьевна занималась даже управлением тульского театра. Тут-то, собственно,
литературное настроение и привилось к Жуковскому, а также и к Юшковым,
Анне и Авдотье Петровнам. Первая (впоследствии Зонтаг) сделалась известна
изложением Священной истории и рассказами для детей; последняя (позже
Елагина) под именем Петерсон напечатала несколько переводных статей в
журналах. Василий Андреевич еще на 12-м году от рождения отважился на
составление и постановку первой своей трагедии. <...> Анна Петровна на 70-м
году жизни с восхищением рассказывала о всех подробностях приготовлений к
спектаклю и о самом представлении1. Общий восторг так польстил Жуковскому,
что он немедленно принялся за новую пьесу: "Павел и Виргиния". Но
ожидавшееся трогательное впечатление на зрителей не сбылось, артисты не
поняли своих ролей, и вторая трагедия молодого сочинителя потерпела fiasco! Не
знающему отличительных черт поэтического гения в Жуковском может
показаться, что эти ранние литературные его попытки служили
предзнаменованием отличного драматического дарования. Так было с Гете и
Шиллером. Но так бывает не всегда. Жуковский на всю жизнь остался
ревностнейшим любителем сценических произведений, превосходно перевел
Шиллерову "Орлеанскую деву", но ни самостоятельной комедии, ни трагедии
после него не осталось2. Ему недоставало того наблюдательного взгляда,
которым драматический автор, проникая в глубину человеческого сердца,
обнимает житейские дела. Первая литературная неудача подействовала на
Жуковского решительно. Он сохранял долго после того какую-то робость и не
спешил предавать свои сочинения гласности, представляя их наперед на строгое
обсуждение избранному кругу своих подруг и друзей. Нежная критика самого
содержания его произведений и природное чутье изящной формы со стороны
девственного ареопага, который окружал поэта, направили его на путь
целомудренной и задумчивой лирики, и впоследствии благородство и
образованность сотрудников его на литературном поприще не допустили его до
нерадения относительно правил нравственных и эстетических. Сочинения, не
получившие одобрения от его приятелей или даже приятельниц, были изменяемы
или устраняемы вовсе. Вот почему муза Жуковского являлась нам всегда