Измайлова "Российский музеум", издававшийся в 1815 году, при имени
Жуковского поставлено, что он подписался в Дерпте.
Написавши "Певца в стане русских воинов", Жуковский прислал его в
Петербург к Александру Ивановичу Тургеневу, который его тогда же и напечатал.
В том же, 1813 году "Певец" был напечатан и вторично. Вот история второго
издания.
Императрица Мария Федоровна, восхищавшаяся "Певцом", поручила
Ивану Ивановичу Дмитриеву напечатать его вторым великолепным изданием на
собственный ее счет и отослать от ее имени Жуковскому бриллиантовый
перстень. Жуковский прислал к нему рукописного "Певца", умноженного
именами военных людей, которых в первом издании не было. Алексей
Николаевич Оленин нарисовал три прекраснейшие виньетки, которые были
отлично выгравированы; и в таком виде явилось в том же году 2-е издание. Оно у
меня есть. По поручению Ивана Ивановича Дмитриева им занимался Дмитрий
Васильевич Дашков, бывший впоследствии тоже министром юстиции. Два
министра юстиции, настоящий и будущий, занимались изданием стихов молодого
стихотворца. Дашков писал и примечания к "Певцу", которые и доныне
печатаются с буквами Д. Д.22 <...>
Послание Жуковского к Батюшкову, начинающееся так:
Сын неги и веселья,
По Музе мне родной!
Приятность новоселья
Лечу вкусить с тобой! --
было написано в ответ на послание Батюшкова, известное под названием
"Мои Пенаты".
Все Послания Жуковского к Пушкину писаны не к Александру
Сергеевичу, как некоторые нынче думают: автор "Руслана и Людмилы" был тогда
еще в Лицее. Они писаны к дяде его, автору сатиры "Опасный сосед", певцу
Буянова, Василию Львовичу Пушкину.
Послание к Вяземскому и Пушкину (тоже Василию Львовичу), которое
начинается так:
Друзья! Тот стихотворец-горе,
В ком без похвал восторга нет! --
начиналось в рукописи так:
Ты, Вяземский, прямой поэт!
Ты, Пушкин, стихотворец-горе!23
В то время, когда писана большая часть посланий Жуковского, мы
находим множество посланий наших поэтов друг к другу. Жуковский, Батюшков,
Воейков, к. Вяземский, В. Пушкин, Д. В. Давыдов, все менялись посланиями. Все
они были в неразрывном союзе друг с другом; все ставили высоко поэзию,
уважали один другого. Не было между ними ни зависти, ни партий. Молодые,
только что начинавшие стихотворцы, понимая различие их талантов, смотрели,
однако, на них как на круг избранных. Как было не процветать в то время
поэзии!..
Когда в последний раз Жуковский был в Москве в 1841 году, все
московские поэты встрепенулись от радости, как будто с возвращением его в
Москву возвратилось прежнее время светлого вдохновения24. Его приезд был для
всех занимающихся литературою истинным праздником. Некоторые из них
вздумали почтить возвращение в Москву старейшего любимого поэта стихами.
Все эти стихи вылились прямо из сердца и были выражением полного чувства
любви и уважения и к поэту, и к человеку. Все эти стихи были собраны в один
альбом, который я сам привез к Жуковскому. Надобно было видеть его чувство
при взгляде на содержание этого альбома! На другой же день он поехал с
благодарностию к Авдотье Павловне Глинке25: она первая была свидетельницею,
как подействовал на него этот скромный памятник любви и уважения. Этот
альбом и после его кончины сохранялся у супруги Жуковского26.
Не многие из наших поэтов действовали столь долго и постоянно на
поприще литературы, как Жуковский. Его поэтические труды захватывают
полстолетия, всю первую половину нынешнего века (с Греевой элегии 1802 и по
его кончину 1852). Жуковский, как все великие поэты, не покорялся ни примерам
предшественников, ни требованиям современников: он проложил путь
собственный и вел читателей за собою.
И потому, мне кажется, неверно сказано в той же статье журнала,
упомянутой мною выше: "И тот народ, который в начале столетия восхищался
элегиею Грея "Сельское кладбище" в двадцать пятых годах этого столетия (какие
это двадцать пятые годы? В целом столетии всего один год двадцать пятый), --
тот же народ захотел уже познакомиться с характером персидской поэзии, а в
половине столетия вдруг бросил эти мелкие игрушки, чтобы его достойно
ознакомили с "Илиадою" и "Одиссеею"".
Все это фантазия критика! Ничего этого наш нечитающий народ не хотел
и не хочет; у нас есть читатели, но эти читатели -- не народ! Да и те
нетребовательны, а хорошо, если бы они и то читали, что, не спрашиваясь их,