– И очнулся я уже в их логове. Поначалу ко мне хорошо относились – вылечили рану на плече… – Кестер дотронулся до места ранения, – хорошо кормили, я мог выходить… Они относились ко мне с подобающим моему происхождению уважением, пока… пока ждали выкупа. Но потом… – Кестер вдруг замолчал и задумался. Он вспоминал период заключения, и снова дрожь охватывала его целиком. Выкупа так и не последовало, как объяснили тогда Кестеру, из-за того, что отец отрекся от него. «Кестер никогда не сдался бы в плен, он погиб, как герой и похоронен вместе со своими братьями, со всеми причитающимися ему почестями. И я не собираюсь платить за самозванца, порочащего память моего любимого сына», – звучало в послании барона Харшли. После этой новости Кестер почувствовал себя так, словно в нем разверзлась пропасть и душа вот-вот покинет его – на мгновение он потерял способность слышать, видеть и говорить, и с трудом держался на ногах, но тут же, собрав остатки воли своей и уповая на волю божию, выпрямился и вскинул поникшую было голову, готовый немедленно принять смерть. Однако у графа, пленившего Кестера, были другие планы в отношении узника. И его – дворянина, гордого рыцаря – превратили в раба, дабы перед смертью он смог отработать оказанное его ложной персоне чрезмерное внимание и хлеб, которым его потчевали в ожидании выкупа. Кестера отправили на самые тяжелые и грязные работы, где постоянно унижали и где даже за самую малую провинность подвергали суровым наказаниям. Ах, если бы он мог тогда драться, если бы мог отстаивать свою честь благородно, как делал это в бою с равными себе! Но не было у него ни сил, ни оружия, ни власти!
Кестер вспоминал, как, не в состоянии более терпеть унижения, решил покончить с собой – другого способа прекратить мучительное существование у него не было. Однако это его решение положило начало новым, еще худшим испытаниям. Кестер почти уже осуществил задуманное, как вдруг в то самое стойло, где он затягивал на шее веревку, ворвался разъяренный конюх – огромных размеров, неимоверно грубый и жестокий человек. Он выбил из-под ног Кестера деревянную скамью, и тот какое-то время, хрипя и извиваясь, болтался в петле. Затем конюх освободил несчастного, но только лишь для того, чтобы избить до полусмерти – так, что Кестер несколько дней не имел возможности пошевелить ни рукой, ни ногой от дикой боли, которая распространилась по всему телу и пульсировала теперь в каждой косточке, в каждой мышце, в каждом нерве. Он лежал на холодном земляном полу, выплевывая сгустки крови и обломки зубов, ощущая, как под ним растекается теплая зловонная жижа. Нет, никогда в жизни Кестер не смог бы поделиться этим с Гриффитом, да и с кем-либо в целом мире.
После того, как Кестер все-таки встал на ноги, он был уже не тем Кестером, а был он жалким, волочащим ноги калекой. И то время виделось ему словно сквозь мутную пленку из бычьего пузыря, коей в деревенских домах затягивали окна. Он и сам тогда стал практически невидимым, и не только для других, но в первую очередь для себя самого. Боль его и стыд были настолько невыносимы, что едва-едва не уничтожили его рассудок – Кестер совсем перестал ощущать себя в реальном мире, и тот в свою очередь ответил ему взаимностью. Да, бедняга все так же чистил стойла, все так же смазывал маслом копыта лошадей, но никто уже не приставал к нему, не мучил его, поскольку он и так был доведен до состояния крайнего, пограничного, и нужно было просто подождать немного, пока бы он сам не отбросил концы.
Таким образом следить за ним перестали и уже больше не сажали на цепь, как раньше. И в один холодный, пасмурный день, когда в замке намечались празднования по случаю свадьбы хозяина, и челядь носилась взад и вперед, выполняя различные его поручения, Кестер покинул замок никем не замеченный. Он сделал это ненамеренно, по наитию, повинуясь странному чувству, как будто голосу или флейте, что поет волшебную песню. Кестер не помнил, как вышел за ворота замка и медленно двинулся туда, куда глядели его исполненные тоски и страдания глаза…