— Будете знать, кто преступник?
— Нет, Гастингс, я не узнаю его имени или адреса. Но я буду знать, что это за человек.
— И тогда?
— И тогда я отправлюсь удить рыбу.
Заметив мое недоумение, он продолжал:
— Понимаете, Гастингс, опытный рыболов точно знает, на какую приманку какая рыба клюнет. Я предложу моей рыбке ту приманку, которая нужна.
— А потом?
— Потом, потом! Вы ничуть не лучше нашего великолепного инспектора Кроума с его вечным «Ах вот как!». Потом убийца проглотит приманку вместе с крючком, а — мы вытащим удочку.
— А тем временем направо и налево будут умирать люди!
— Пока погибло трое, а от несчастных случаев на проезжих дорогах умирают примерно сто двадцать человек в неделю.
— Это совсем другое дело.
— Для тех, кто умирает, это, вероятно, совершенно безразлично. Для других же — родственников, друзей — да, разница есть. Все же в нашем деле хоть одно меня радует.
— Неужели? Скажите же скорее, чему вы радуетесь!
— Незачем иронизировать. Меня радует то, что ни тени подозрения не падает на невиновных.
— Разве это не ухудшает дела?
— Нет, нет, тысячу раз нет! Ничего не может быть страшнее, чем жить в атмосфере подозрительности — видеть, что за вами следят чьи-то глаза и любовь в них сменяется страхом. Нет ничего ужаснее, чем подозревать тех, кто вам близок и дорог… Это отравляет атмосферу. Нет, мы не можем обвинить Эй, Би, Си хоть в одном: он не отравляет жизнь невиновным.
— Вы скоро начнете его оправдывать! — с горечью заметил я.
— Отчего же нет? Сам он, возможно, считает свои действия полностью оправданными. Может случиться, что мы в конце концов поймем его точку зрения и проникнемся сочувствием к нему.
— Ну, знаете!
— Увы, я вас шокировал: сначала — своей инертностью, потом — своими взглядами.
Я покачал головой и ничего не ответил.
— Тем не менее, — продолжал Пуаро после довольно долгого молчания, — у меня есть план, который вам понравится, поскольку он активен, а не пассивен. К тому же он предусматривает множество разговоров и никаких размышлений.
Мне не очень понравился тон моего друга, и я осторожно спросил:
— В чем же состоит ваш план?
— В том, чтобы извлечь из всех друзей, родственников и слуг погибших все, что они знают.
— Значит, вы думаете, что они что-то скрывают?
— Не намеренно. Но когда рассказываешь все, неизбежно выбираешь, что нужно говорить. Если бы я попросил вас описать ваш вчерашний день, вы, вероятно, начали бы так: «Встал в девять, завтракал в половине десятого, ел яичницу с беконом и пил кофе. Потом пошел в клуб» — и так далее. Вы не сказали бы «Я сломал ноготь, и пришлось срезать его. Я позвонил, чтобы мне принесли горячей воды для бритья. Я пролил немного кофе на скатерть». Нельзя рассказать все, приходится выбирать. Когда случается убийство, люди выбирают то, что они считают важным, но очень часто они ошибаются.
— Как же напасть на то, что нужно?
— Так, как я только что вам сказал: путем разговоров. Беседовать! Снова и снова обсуждать определенное событие, или определенное лицо, или определенный день, и тогда непременно выступят новые подробности.
— Какого рода подробности?
— Этого я, естественно, не могу сказать, иначе мне не надо было бы их выяснять. Сейчас прошло достаточно времени, чтобы видеть обыкновенные вещи в их подлинном масштабе. Если бы при расследовании тех убийств не встретилось ни одного факта, ни одной фразы, имеющей отношение к делу, это противоречило бы всем законам математики. Какие-то незначительные события, случайные замечания должны навести на след. Согласен, это похоже на то, как ищут иголку в стоге сена, но я убежден, что в нашем стоге сена есть иголка!
Все эти рассуждения казались мне очень туманными и неопределенными.
— Не понимаете? — продолжал Пуаро. — Значит, у вас менее острый ум, чем у простой девушки-служанки!
Он бросил мне письмо. Оно было написано старательно наклонным почерком школьницы.
Дорогой сэр!
Надеюсь, вы простите меня за то, что я осмеливаюсь писать вам. После того как случились эти два ужасных убийства, так похожие на убийство бедной тети, я все думаю и думаю. Мне кажется, все мы теперь связаны одной ниточкой. Я видела в газете портрет молодой леди, не той, что убили в Бэксхиле, а ее сестры. Я позволила себе написать ей. Сказала, что я еду в Лондон искать работу и могла бы поступить к ней или к ее матери, потому что ум хорошо, а два лучше. Жалованья мне большого не надо, только бы найти этого ужасного злодея, может быть, нам это удастся лучше, если мы расскажем друг другу все, что знаем. Вдруг что-нибудь да всплывет.