— Ты что на азбуку глухонемых перешёл?! — прокричал ему журналист. — Вслух говори!
Бабич слабо улыбнулся, потом тихо сказал: — К чёрту одеяла, лишний груз. А жратву возьми. И топор.
К удивлению Шалимова уже через пятнадцать минут они тронулись в путь. Запас жизненных сил у майора Бабича был просто огромен.
20. КРУГАМИ
Ещё три дня прошли для них в странном, полубредовом состоянии. Накопившаяся усталость и физическая и моральная заставила Шалимова почувствовать себя каким-то роботом, запрограммированным делать одну и туже нудную работу. Машинально он брёл за майором, уже не пытаясь пробовать разбираться в следах, да и вообще, проявлять хоть какую то инициативу. По-прежнему было холодно, и ночной отдых было трудно назвать сном. Добрая порция крепкого чая взбадривала Михаила, но уже часа через два подступало отупение, и у вечернего привального костра он проваливался в сон, неизбежно просыпаясь через каждые десять минут от холода для того, чтобы перевернуться к теплу замёрзшей частью тела.
Всё это время Михаил поражался силе воли своего спутника. После контузии тот стал ещё более молчалив, и как ему бывало плохо Шалимов догадывался лишь по тому, как на привалах Семён просто падал на землю и, с выражением муки на лице, лежал, обхватив голову руками.
Ещё в тот же день, после столь неудачного взрыва, журналист сказал майору: — Семён, может, бросим всё это грязное дело, а? Давай выбираться к людям, оповестим погранзаставы, милицию. Никуда они не денутся.
Бабич болезненно поморщился, потом тихо ответил.
— Нет, Мишка. Мне обратного пути уже нету. Я ведь всё это делаю самовольно. Ни кто не знает, что я иду за ними следом. Либо я приведу его на поводке с алмазами, либо меня из органов пнут к чёртовой матери. А то ещё и посадят.
— Так ты что же, ничего не сообщил своим? — поразился журналист.
Бабич с усмешкой только прикрыл глаза.
— Почему? Ну, объясни? — снова спросил Шалимов.
— А ты не понимаешь? За то, что мы просмотрели у себя под боком такую банду и меня и Федюню взгреют по первое число. Доили бы они потихоньку своих киоскёров и Долгушу — и ладно. Но алмазы, алмазы нам не простят.
Теперь Шалимову многое стало ясно в поведении его товарища. Журналист давно, ещё из первого разговора в милиции понял, что карьера для майора значила очень много. До этого Михаилу была непонятна неистовость, с которой Бабич преследовал своих врагов.
Но и у тех, похоже, силы были на исходе. Со слов майора Шалимов понял, что Лалёк и его напарник уже второй день бесцельно кружат по тайге, словно забыв конечную цель своего пути. Во многом этому способствовала сама природа. Два последних дня словно серое покрывало затянуло всё небо, надёжно спрятав солнце, и без компаса было трудно понять в этой бескрайней тайге, где север, а где юг. Бабич ориентировался по косвенным признакам: цвету коры у деревьев, более тёмной на северной стороне, мху у подножья, да и сами ветви кедрача и елей больше тянулись к солнцу.
Остановившись на одном из привалов, Семён долго разглядывал пейзаж, потом сплюнул с досады.
— Крутятся на месте как блохастая собака. Мы здесь два дня назад уже были! Вон та скала, останец, ты её ещё стариком обозвал, — он ткнул пальцем в приземистый останец, действительно напоминающий угрюмое лицо старого деда, — а вон тот обломанный кедрач.
Шалимов обернулся в другую сторону и убедился, что и это огромное, расщеплённое молнией дерево он, и в самом деле уже видел.
Кроме того Бабич предполагал, что у Лалька с его низкорослым напарником кончилась провизия. В последние двое суток они не находили у оставшихся после ночёвок кострищ ни пустых банок из-под тушёнки, одни окурки. Но сегодня и Шалимов с Бабичем доели последнюю тушенку. Дневной рацион в виде двух банок был для обоих путников, с их солидными габаритами, что слону шоколадка, но хоть ненамного заглушал голод. Тщательно выскребя из банки ножом остатки мяса и жира, Михаил тяжело вздохнул и бросил жестянку в костёр.
— Нет, майор, мы так не договаривались. Кормёжка входит в стоимость путёвки.
— Чего? — переспросил Семён. Слух к нему вернулся, но не до конца. Похоже, в левом ухе у него лопнула барабанная перепонка.
— Чего-чего! Халява кончилась! — прокричал Михаил. — И так, сколько мы питались за счёт наших друзей.
Бабич засмеялся, пожалуй, что первый раз за последние дни.
— Да, кормили они нас хорошо. Уже неделю по тайге шарашимся и пока что сильно не голодали.
В этих местах можно было бы без проблем прожить охотой. Два раза они вдалеке видели маралов, не раз спугивали здоровенных капалух, ещё водивших за собой подросшее многочисленное глухариное потомство. Да и глупые рябчики без проблем отзывались на свист костяного манка майора.
Но любая охота стоила времени, а этого у них как раз и не было.
В этот же день природа преподнесла им очередной неприятный сюрприз. Тайга словно замерла, стих ветер, перестали противно кричать над головой вечные их спутницы, любопытные кедровки, а потом с неба полетели невесомые хлопья снега.
Шалимов, словно не веря глазам своим, остановился, глянул на часы.
— Двадцать девятое сентября и уже снег? — удивлённо спросил он. — Даже для Сибири рано.
— А что ты хочешь? Это же предгорье. Для этих мест это нормально.
Они двинулись дальше, а снег всё валил, погружая природу в белоснежную чистоту и безмолвие. Скоро они уже шли, по щиколотку проваливаясь в поскрипывавшую под ногами белизну. Сразу похолодало, но кое-что пошло и на пользу путникам. Вскоре они увидели ровную строчку следов своих подопечных.
— Нет худа без добра, даже этот снег, — ухмыльнулся Бабич. — Теперь они у нас как на привязи. Хрен от нас куда скроются.
Снегопад прекратился через час, превратив тайгу в декорации сказочного фильма. Несколько минут стояла первозданная тишина, сразу напомнившая Шалимову классическое "белое безмолвие", а затем налетел ветер, застонали деревья, скидывая на путников со своих веток снег.
— Хреново! — обернувшись к Шалимову крикнул Семён. — Это может быть надолго.
На их счастье ветер, покуролесив часа два, так же внезапно стих. Ещё через час ровная строчка следов привела их к подножию небольшой горной гряды.
Пятидесятиметровые скалы встали на их пути отвесной стеной, и обойти их не имелось никакой возможности. Прижатым к этой естественной преграде Лальку и его спутнику пришлось карабкаться вверх по единственной более пологой расщелине. Когда Шалимов с майором взошли на очередную сопку, два их невольных спутника уже поднялись достаточно высоко. Бабич сразу сорвал с плеча автомат, но, прикинув расстояние, поморщился.
— Эх, сейчас бы мне СВД или хотя бы АК-47!
Он всё же сделал попытку и дважды выстрелил по скале, благо с вершиной сопки она была, чуть ли не одного уровня. Смотревший на всё это в бинокль Шалимов скорректировал друга.
— Чуть левей.
Бабич выстрелил ещё дважды, затем не удержался и разразился длинной очередью, но и в этот раз пули миновали карабкающегося на последний уступ Матвея. Тот явно ускорил ход, сверху ему подал руку его подельник, и, в два рывка оказавшись на вершине, Матвей исчез из виду. Зато Лалёк выпрямился во весь рост, и символическим жестом всех стран и народов просемафорил надоедливым землякам одну вечную фразу: "Хрен вам!" После этого, опережая очередь майора, он мгновенно упал на землю.
— Выпендривается, падла! — сказал Семён, опуская автомат.
— Ты побереги патроны-то, — выговорил ему Шалимов. — А то будешь так палить, так скоро с ними придётся на кулачках схватиться.
— Да, это верно, — поморщился майор, набивая опустевший магазин. — Пошли, — скомандовал он.
Через полчаса они подошли к подножию скалистой гряды. Шалимов опасливо посматривал вверх, и не зря. Первый падающий камень он заметил в самом начале его недлинного полёта.