— Ну, так сколько?!
— А ни сколько, — отозвался Шалимов, с трудом, опираясь на стенку, поднимаясь с пола. — У меня к тебе личный счёт.
— Это за Ирку что ли? — удивлённо хмыкнул Лалёк. — Нашёл за кого подыхать. Таких в Ангарке косой десяток на каждом углу…
Не дав ему договорить, Шалимов два раза выстрелил, ориентируясь на звук голоса бандита. В ответ тот саданул из карабина, расщепив доску дверного косяка. Несмотря на неудачный выстрел Лалёк снова засмеялся.
— А майор тебя всё-таки обманет, сволочь он, мент он и есть мент…
Под эти слова он снова выстрелил в окно, в ту же секунду Шалимов снова появился в дверном проёме, поймав на мушку смутный силуэт в тёмном углу. Лалёк успел повернуть карабин в его сторону, но удар бойка сработал вхолостую — он забыл пополнить магазин патронами. А журналист уже нажал на спуск, а затем ещё и ещё. Он стрелял до тех пор, пока откинувшийся назад затвор не подсказал ему, что обойма пуста.
С наступившей тишиной к горлу Шалимова подступила тошнота, но он всё же преодолел и её, и головокружение, и подошёл поближе, так, чтобы видеть лицо своего врага.
Лалёк был мёртв, но и даже сейчас, сидя в углу, он откинул голову назад, словно застыв в своей высокомерной гордыне. Память журналиста неожиданно остро вернула его на двадцать с лишним лет назад, снова скрипел под ногами свежий снег, он почувствовал горьковатый запах ещё непривычного табачного дыма, и услышал шепелявый, пронзительный детский голос: "Пацаны, айда в Лалёк!…"
В комнате потемнело, Шалимов оглянулся — на пороге стоял Семён.
— Готов? — спросил он.
— Да, — отходя в сторону, ответил журналист. На ходу он сунул руку в карман, нащупал оставшиеся патроны. Бабич тем временем положил автомат на стол и прошёл к телу Лалька. Разглядывал он его недолго, а когда он обернулся, то Шалимов увидел в его руках пистолет. Михаил так же вскинул своё оружие, но, опоздал на какую то секунду, майор выстрелил первым, и тупой удар в живот отбросил журналиста назад. Захрипев, он выгнулся всем телом, сдвинув при этом с места небольшую старомодную тумбочку с вышитой салфеткой, потом замер, прислонившись спиной к стене, тяжело дыша и постанывая от боли. С минуту эта боль занимала его целиком, затем усилием воли Шалимов заставил себя немного забыть про неё и, подняв голову, глянул на майора. Тот словно застыл на месте, с окаменевшим лицом наблюдая за муками журналиста.
— Когда ты понял, что это я? — негромко спросил Бабич.
— Пять минут назад… просто я успел переговорить с Лальком. Это ведь ты убил Витьку… Он про это даже не знал.
— Да, я, — спокойно признался Семён. — Мне надо было, чтобы ты озверел от ярости и пошёл за мной до конца. И я угадал.
Шалимову было тяжело дышать, пот заливал его лицо. Но, преодолевая боль и слабость, Михаил продолжал говорить. Он покосился на свой пистолет, майор так же заметил этот взгляд, но даже не шевельнулся — оружие лежало слишком далеко от журналиста.
— Мне надо было это все понять раньше… Слишком уж тебя боялись все эти Ангарские рекетиры… Милицию так не боятся… так боятся главаря, который в тюрьму не посадит, а просто убьёт… И та поездка… в карьер… госпиталь… собака на заимке… что на тебя не лаяла… огранка камней… — оторвав окровавленную руку от живота, Михаил глянул на неё и без сил откинул её в сторону. А Бабич улыбнулся.
— Да, с карьером это была удачная идея. Все было просто и естественно. Когда ты, Мишка, появился, ты мне очень мешал. Но потом я понял, что всё можно повернуть совсем по-другому.
Бабич присел на край скамейки и, опустив плечи, начал рассказывать.
— Понимаешь, Миша, я не верю, что мы когда-нибудь ещё будем жить нормально. Рано или поздно Россия рассыплется так же, как в своё время Союз. А я не хочу снова быть нищим эмигрантом, это слишком унизительно. Скитаться с семьёй и выпрашивать милостыню где-нибудь в Тайване — это не для меня. Мои дети не должны узнать, что такое быть ненужным и нищим.
Нагнувшись, он пододвинул к себе рюкзак бандитов и, развязав его, вытащил небольшой, но, судя по усилиям его рук, тяжёлый холщёвый мешочек.
— Что это ещё такое? — удивлённо пробормотал майор.
Распутав завязки, он запустил руку в мешок и вытащил что-то похожее на желтоватый речной песок в смеси с галькой. Присвистнув, Семён показал эту странную смесь Шалимову.
— Золотишко. Откуда оно у них? — после короткого раздумья он сам же ответил на свой вопрос. — Скорее всего, это старичок Зубрило намыл? А вся рыбалка для отвода глаз. О, дырки.
Действительно, золотой песок медленно сыпался на пол, но Бабича это ни сколько не взволновало.
— А-а, — догадался майор. — Похоже, это ты их, Мишка, той очередью наделал. Дорогой у Матвея был бронежилет.
Он небрежно бросил мешок с золотом на пол и, пробормотав: — А где же мои алмазы? — снова запустил руку во чрево рюкзака. На этот раз мешочек оказался не таким тяжёлым, но, развязав его, Семён расплылся в довольной улыбке, на лице его появилась странная смесь жадности и восхищения.
— Вот они! Смотри! — с явным упоением в голосе произнёс он, протянув подрагивающую от восторга ладонь с мелкими, невзрачными, беловатыми камушками к самому лицу Шалимова. Тот старался не потерять сознание, хотя от потери крови весь мир качался под ним, пытаясь спихнуть со своей поверхности куда-то в пропасть.
— Я как-то нашёл один алмаз в россыпи, на реке, — продолжал Семён, не отрывая восхищённого взгляда от своего богатства, — огранил его, сделал настоящий бриллиант. Если бы ты видел, какая это красота! Как играет в гранях свет! Это… это чудо! Это перевернуло всю мою жизнь, я уже ни о чём не мог думать, только об этом. А потом я поехал к Заике — Андрюхе Белому, я же говорил, что он теперь большой начальник на обогатительной фабрике. И он, дурак, показал мне, сколько они алмазов добывают за месяц. Это меня потрясло.
— Тогда ты и создал свою банду.
— Да, верно. С год назад я подмял Лалька под себя. Это я на самом деле убил Хомчика, на глазах у всех, там, в заимке.
— Ты их сразу… приговорил?
— Конечно. Зачем такому дерьму жить? Только Лалек как-то угадал свою судьбу. Грохнуть меня он побоялся, он моего взгляда даже не выдерживал.
— И ради этого… дерьма… ты похерил нашу дружбу?
Семён зло осклабился.
— Это не дерьмо, Миша, не дерьмо. Сейчас они стоят не так уж много, но я выйду в отставку, не торопясь буду огранивать их, и, через два года у меня будет столько бриллиантов, что хватит ещё и моим внукам.
Он бережно ссыпал алмазы обратно в мешок и довольным голосом сказал: — Понимаешь, Миша, алмазы обрабатываются только самими алмазами. Меня в своё время это поразило. Так и наша дружба. Всё стирается временем в алмазную пыль — любовь, дружба, привязанность. Так что прости, брат. Не вовремя ты приехал на родину.
Бабич поднял пистолет, и, глядя в черный зрачок, пистолетного дула Шалимов, почему-то, вспомнил Иринку.
"Наобещал девке с три короба: столицу, роскошную жизнь. Не повезло девчонке…"
Вспышка выстрела совпала с резким головокружением, и мир, крутанувшийся вокруг острого язычка пламени, исчез для журналиста навсегда.
Постояв у тела однокашника несколько секунд, Бабич отошёл к телу Лалька, протер рукоять своего пистолета, и вложил оружие в руку трупа. Свой табельный Макаров он подбирать не стал, а занялся самым главным сейчас делом.
Взял мешочек с алмазами, и, выйдя на улицу, Бабич прихватил с огорода давно запримеченную им лопату. Отойдя с полкилометра в лес, Семён огляделся и остановил свой выбор на большом, приметном кедре. Аккуратно вырезав лопатой небольшой квадрат дёрна, Бабич выкопал полуметровую яму, минут пять внимательно рассматривал на свету своё сокровище, а потом, со вздохом сожаления, погрузил в землю мешочек с алмазами.
— До свидания, мои дорогие. Я к вам обязательно вернусь.
Через полчаса он вернулся обратно, прошёл в сарай, затем ещё раз внимательно осмотрел всю обстановку в метеостанции, и пробормотал: — Вроде всё.
После этого он зашёл в одну из четырёх комнат дома, и, включив стационарную рацию, продиктовал в микрофон: